спрячем, в моем доме!
Александр взял со стула камзол, который скинул из-за стоящей в комнате летней духоты – от камзола исходил тонкий запах духов, долго потом оправлялся перед зеркалом...
Карета ждала у подъезда.
- Что, соскучился уже? – небрежно бросил Вельяминов кучеру. – Гони теперь во весь опор. К вице- канцлеру!
Вице-канцлер Бестужев, глава Коллегии иностранных дел и фактический глава русской внешней политики, и не думал ложиться после бессонной ночи. Он был сегодня не в настроении. Задумчив и обеспокоен. Раздражителен и почти злостен. Его мучением был друг и лейб-медик Государыни – Лесток, которого Елизавета звала попросту Жано. Все знали: Жано нынешняя Императрица благодарна за преданность ей, проявленную в бытность ее еще Цесаревной, во времена тяжкие, опасные. Однако для Бестужева Лесток - незаживающая язва. Весь Петербург потешался анекдотцами насчет похождений веселого лейб-медика, но главного русского политика мало интересовало нравственное состояние врага. Его заботили совсем иные пристрастия Царицыного лекаря. Сам он, Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, граф, дипломат, нынешний вице-канцлер, а по сути – и самый канцер, очень мешал ныне Франции, которой не по нраву было возрастающее могущество Российской Империи. Что нужно Франции? Овладеть сердцем и душой дочери Петра, чтобы впоследствии задавать русской политике выгодное для Версаля направление. Но Елизавета, мало любившая заниматься своими непосредственными обязанностями, доверила внешнюю политику Бестужеву, полностью положилась на него. А Бестужева французским золотом не купить. Лестока же покупали. И весьма успешно. Оттого и противостояние между двумя политическими противниками – не на жизнь, а на смерть. Сейчас лейб-медик отчего-то в немилости у Ее Величества, Елизавета почти не говорит с ним, не советуется. Он Бестужев, похоже, добился своего. Но Лесток, ясное дело, не успокоится. Алексею Петровичу, конечно, очень неприятно было ощущать у себя за спиной его возню. Через петербургского почтмейстера вице-канцлер перехватывал иностранные депеши. Вышел и на секретный канал. По крупицам собирал он сведения, которые рано или поздно помогут уничтожить врага...
В Петербурге наступило время бурного веселья, но что-то нервное, неустойчивое ощущалось во всем. Уходила Святая Русь с ее незыблемыми идеалами... а что взамен? Многие начали сами создавать себе кумиров. Некая зыбкость чувствовалось и во власти Царицы, хотя и казалась эта власть непоколебимой. По Петербургу носились странные слухи, собирались кружки, в которых открыто осуждали Елизавету и жалели свергнутого ею с Престола маленького Иоанна Антоновича и матушку его – регентшу Анну Леопольдовну. И главный козырь нынешней монархини – то, что в «Иванушке» лишь капелька крови Романовской, а она, хоть и незаконнорожденная (родители потом уж повенчались), но все-таки родная дочь Государя Петра Алексеевича – в расчет не принимался. То, что радушным отношением к народу веселая Елизавета, еще на Престоле не будучи, завоевала любовь крестьянских парней и девок да простых солдат, только оскорбляло знать. Все эта пустая болтовня на заговор, конечно, мало походила, но при желании из нее можно было раздуть что угодно... И об этом тоже задумывался порой Бестужев, хотя и не его это дело. Ему – политика внешняя, а о внутреннем спокойствии государства голова должна болеть у старого генерал-аншефа Ушакова – начальника Тайной розыскных дел канцелярии...
Невеселые размышления вице-канцлера были прерваны появлением Вельяминова, которого беспрепятственно допустили прямо к графу в кабинет.
Бестужев с сумрачным видом выслушал Александра.
- А объяснить не изволишь ли начальству, - поинтересовался недовольно, - для чего тебе отпуск понадобился столь незамедлительно?
- Ваше сиятельство, простите! Дело весьма щекотливое и… это не моя тайна. Одно скажу, - возможно, по приезде осмелюсь просить у вас протекции для некоего лица.
Бестужев вдруг рассмеялся.
- Молодец, орел! Далеко пойдешь. Сказать – не скажу, а просить буду. Ну что делать-то с тобой? Отправляйся, куда тебе желательно. Но с возвращением не медли!
Александр, поднявшись, отвесил вице-канцлеру изящный, почтительный поклон.
- Ладно, сядь, не церемонься. Что еще ко мне имеешь?
- Алексей Петрович, кажется, подозрения мои относительно Фалькенберга подтверждаются...
- Александр Алексеевич, я слова «кажется» не приемлю!
- Простите, ваше сиятельство! Одному человеку довелось случайно услышать в доме Прокудина разговор, довольно странный…
- Что за человек? – перебил Бестужев.
- Ваше сиятельство, я…
- Что? Опять чужая тайна? Ты мне брось эти дела, Александр! И не думай, что Бестужев дурней тебя. Прокудин никого на порог не пускает. А я знаю, что сестрица твоя Наталья Алексеевна – лучшая подруга его дочери Надежды. Так что она слышала в доме Кириллы Матвеевича?
Александр, несколько смущенный, начал рассказывать. Ох, нелегко ему это было. Лучше б имя Натальи и вовсе в этом разговоре не звучало. Но попробуй обмани хитрого, проницательного вице-канцлера...
- Так-так, - Бестужев поглаживал подбородок. – Значит, замышляют что-то... Но ведь слова, братец, слова! Их Государыне как доказательства не представишь! А кабы и представить свидетельницей сестру твою? Так ведь сама она так сделала, что нельзя. Позовут барышню Надежду Кирилловну, та и скажет: мол, спала Наталья Алексеевна у меня в кресле крепким сном, я так ее и застала, сама проснувшись. А те подхватят: приснилось, мол, да и можно ли девице верить... Да и что она услышала, в сущности? Нет, Александр Алексеевич, доказательства нужны крепкие, да не то, что Бестужеву яму копают, а что саму Государыню обвести хотят, через то России навредить... Вот так. И под тебя, значит, тоже копают?.. Постой, а не потому ли ты скрываться собрался?
- Ваше сиятельство! – воскликнул Александр.
- Что ж такого? Дело самое разумное... Ладно, ладно, глазищами-то не сверкай. Знаю, что не трус, не сбежишь. Эк горячка в тебе взыгрывает порой, это плохо, Саша. Да и как Прокудин сумел заметить, что ты им интересуешься? Зачем ты к нему так часто таскался?
- Виноват, Алексей Петрович.
