«Оно и лучше, если завтра тебя при Вельяминове не будет. Все мне легче».
Петруша присел к столу весьма успокоенный...
…По дороге домой Шерстов вдруг резко развернул коня.
- Здесь Матвей-отшельник неподалеку спасается, навестим святого старца, - сказал, спешиваясь, своим подручным. – Чурчила, коней сторожи, Ерема – веди за собой этого монаха, а ты иди сюда, голубушка.
Он за косу потянул снятую Еремой с лошади Ксению, руки которой были крепко связаны за спиной, и вдруг тихо вскрикнул.
- Что это? Кусаться?! Ох, и змею на груди пригрел! Ну ничего, сейчас решим, что делать с вами, святой человек рассудит!
Матвей-отшельник жил в непролазной глуши, в убогой низенькой избенке, утонувшей в зарослях крапивы и бурьяна. Местечко, лысевшее вокруг жилища, окружали с трех сторон огромные ели. С четвертой темнел обрыв. Крестясь двумя перстами, шепча на выдохе молитву, Семен аккуратно приотворил никогда не запирающуюся дверь на одной петельке. Глаза его были полузакрыты. За ним в избенку втолкнули Ксению, потом Митю, потом и Ерема зашел с постоянными поясными поклонами. В обиталище отшельника было темно и голо.
Земные поклоны отбивал не ждавший их хозяин, и замер Шерстов, зная, что от сего дела святого человека отвлекать ну никак нельзя. Даже не взглянул в их сторону Матвей. Ксения, на чьем плече лежала железная длань ее двоюродного дяди, угрюмо глядела в пол, уже не делая попыток сопротивляться. Митя про себя молился. Шерстов, видимо, делал по-своему то же самое, по крайней мере, его сухое мрачное лицо приобрело сурово-благочестивое выражение.
Поклоны отшельника продолжались довольно долго. Сделав положенное количество, он встал, еще несколько минут что-то бубнил, затем наконец обернулся к гостям.
- На суд твой привел, честный отче! – после приветствий объявил Семен, широким жестом указывая на Ксению и Митю. – Совсем заплутала Ксенька моя, да и вот... С монахом из никониан бежала сегодня. Благо вовремя хватился...
- Нечестивцы, - прогудел Матвей-отшельник. Страшен был его вид с всклокоченными седыми волосами, с красными, воспаленными от вечного бодрствования глазами под тяжелыми веками, глазами, ничего не выражавшими кроме бесконечной усталости, воюющей с безграничным упрямством, и злости на весь белый свет.
«Праведник под стать Шерстову», - подумал Митя. И отпрянул, когда Матвей старым коршуном налетел на него:
- Собака! Сатана! Одеяние на тебе бесовское... Что ты сделал, антихрист?!
- Не антихрист я! – Митю, наконец, прорвало, равнодушие испарилось, дав место негодованию. Никогда еще кроткий, безответный «монашек» ни на кого так не сердился, и не подозревал, что может так... Так ведь и антихристом его еще никто не называл!
- Моя вера – христианская. А вы что делаете?
- Церковь ваша...
- Ни слова о Церкви! В Церкви Православной - Дух Святой, а сказано в Евангелии: Хула на Духа Святаго не простится ни в сем веке, ни в будущем. А вы от Православия отреклись! В вас дух нечистый сидит, злобный, а Господь ждет покаяния вашего...
Все это Митя проговорил на одном дыхании, хотел и еще что-то сказать, да вдруг осекся, случайно встретившись глазами с Семеном. Глаза Шерстова смеялись, ничего, кроме усмешки и, как показалось Мите, какого-то затаенного удовольствия, не выражали они, меж тем как отшельник весь кипел негодованием.
- Верно, - вмешалась вдруг Ксения, - дух злобный!
- Молчи, девица! – закричал на нее Матвей и даже замахнулся. – Не подобает тебе и рта раскрывать, бесстыжая.
- Будто! – Ксения вся дрожала, казалось, и в нее сейчас вселился этот злобный дух. – Хватит, намолчалась. Сколько лет взаперти сидела с одной девкой-прислужницей, теперь, вишь, на мучение идти удумали, меня за собой тянуть – не выйдет. Поумнела я! Жить я хочу, средь людей настоящих, не здесь, не в лесах, не средь волков да праведников полоумных!
Так бы и ударил Матвей Ксению, но на пути встал Митя, мягко перехвативший его руку.
- Не надо, - прошептал Митя, - старый ты уже, дедушка, перестань... Моли Бога, чтоб истину тебе открыл – Он, милосердный, даст вразумление...
Все тише становился Митин голос, потому что чувствовал он, в какую черную пустоту уходят его слова. Нет, не будет этот упрямый старик, одной ногой уж в могиле стоящий, просить вразумления – не к чему это ему, уверенному в своей праведности. И тут Шерстов взял Митю под локоть.
- Не гневайся, отче, - сказал Семен. – Что взять с него? Сам я попробую нечестивца вразумить. Ты вот племяннице моей слово святое скажи, дабы покаялась в своем нечестии.
С этими словами Шерстов вытянул Митю из избенки.
Восток уже преображался с зарей.
- Светает, - пробормотал Семен, глядя вдаль. – День наступает святой и страшный... Чую я, нынче птенцы мои на муку пойдут... Ну а ты, - он развернулся к Мите и стал к нему лицом к лицу, - не жаждешь ли душевного очищения?
- Я обращения твоего жажду, - тихо ответил Митя.
- Добро, - охотно кивнул Семен. – По-твоему, стало быть, мы нечестивцы закоренелые, так? Чего молчишь?
- Так. А и закоренелым путь не закрыт, живы пока...
