- Ты в сад любимовский гулять ходил? – неожиданный вопрос застал Митю врасплох, он даже не сразу понял, о чем это она.
- Ах, в сад, - вновь покраснел, чувствуя себя дурачком – как есть. – Не…нечасто. Все больше дома, со Степаном Степановичем…
- Малинник там хороший. Густой, мы с барышней Катериной Степановной в детстве прятаться любили. Сейчас не тот он, осень, а все ж… Помню, малину там собирала… Петр Григорьевич подошел тогда, спас меня от… Тогда уже я поняла, что сердце его ко мне потянулось. И ясно мне все было. Тяжко, не пересказать, но – ясно.
- А что ж теперь? – осмелился на вопрос Митя. Он все еще стоял на коленях, и Маша положила ему на голову ладонь. В ней боролись какие-то странные чувства. Девушка пыталась зацепиться за что-то, за какую-то неосознанную мысль, смутное ощущение, нечто понять… Митя не мог этого знать, но неким чутьем воспринимал происходящее в ней боренье.
- Мне все кажется, что не то я делаю, Митенька, - ответила она на вопрос, на сей раз невысказанный, но почувствованный. - Не так… И не будет Петруша счастлив со мной.
- Петр Григорьевич души в вас не чает!
- Знаю. Потому и мучаюсь. Любит он меня, а ведь я ему не пара. Нет, гостей принять барыней сумею, и на Марию Павловну скоро откликаться стану, Да только… все-таки Лукерьиной дочкой была я и останусь, хоть и князь мой отец, и мать – сего имения госпожа. Нет… опять не то говорю… не умею рассказать, Митя…
Ее рука скользнула с его волос, погладив их, и повисла безвольно. «А ведь и впрямь мучается, Господи, помилуй! Что же с тобой, Машенька, радость моя невозможная?»
Хоть разок припасть к бледной нежной руке, а потом – прочь от мира, в монастырь, в келью, на веки вечные. «Да какой из меня теперь монах?» - отдалось горечью. Взял в свою ладонь Машину руку, а губами коснуться не решился. Но безжизненная кисть ее вдруг стала сильной, девушка сама сжала Митины пальцы, потянула вверх.
- Не мужицкая у тебя рука, - сказала. – Пальцы тонкие, белые как у девицы. Кисти да уголек держать – в самый раз. Не смеялись над тобой деревенские?
- Да как же нет, - Митя смотрел на Машу как завороженный. - И дядька колотил не раз на дню. Понятно, не работник, не иное что, хлеб даром ел. Пустое все, Господь пусть будет со всеми. Дядька-то о сыне мечтал сильном и спором, да жена бездетной рано умерла. Ну теперь-то может быть…
- Добр ты, послушник Божий, зла не таишь. Спаси тебя Бог, Митя, за все. На свадьбе моей гостем будь непременно. В Любимовке пока остаешься?
- Остаюсь, Марья Павловна. Письмо вот пришло нежданно-негаданно. Приезжает княгиня Катерина Степановна, слава Богу! Заждался ее Степан Степанович.
- Хорошо, - сказала Маша. – Жаль мне его... Знаешь… а ведь и я ничуть на него нынче не в обиде...
После Машиного отъезда затосковал Митя не на шутку. Пришел к отцу Сергию, кинулся ему в ноги.
- Что с тобой?! – перепугался батюшка, глядя в заплаканное юное лицо.
- Батюшка, благословите! Сил моих нет... о монастыре мечтал, а теперь мне монастырь и на ум нейдет. Люблю я... Машеньку люблю.
Поднял его отец Сергий, усадил с собой, принялся утешать.
- Что же делать-то, Митенька? Лютая напасть – такая хвороба сердечная!
- Ох! Лютее нет! Кабы в Господа не верил... руки б на себя наложил...
Отец Сергий аж рот ему ладонью прикрыл, перекрестил юношу.
- Что ты! Что ты! Молчи. В мыслях сего и в шутку держать не смей, не то, что на язык пускать!
- Да я-то что... конечно...
- Смирись, милый. Все перемелется. А что делать тебе? Мне сын, когда вот приезжал, жаловался... Он тоже священник, в Новгороде. Помощник ему нужен, тяжело одному. Вот я и думаю, кто лучше тебя на сие дело подойдет.
- Батюшка! Вы меня благословляете?
- Благословляю, чадо. И на то благословляю, чтоб к храму попривыкнув, и к жизни сына моего приглядевшись, и сам ты в пастыри готовился.
- Батюшка!
Отец Сергий вновь перекрестил Митеньку.
- Поезжай в Новгород. А там как Господь изволит...
Едва Павел Дмитриевич увидел Машу, сразу понял: она знает все. Молча смотрел на нее, она – на него. Под пристальным, глубоким взглядом темно-карих глаз столь на них похожие девичьи очи стали медленно наполняться слезами. Но сдержалась княжна Мстиславская, не заплакала. Павел взял тоненькую руку, нежно и трепетно поднес к губам – странное чувство, очень странное – женскую руку без страсти целовать, с иной любовью. Никогда, ни к кому не испытывал Павел Дмитриевич отцовской любви, да и нынче не мог бы сказать, что полностью открыл в себе эту любовь. Просто не чужой была ему стоящая перед ним девушка – это познавал он не умом, но душой, и с каждой минутой все больше нежности и сострадания рождалось к дочери в его сердце. Маша все поняла. Сиротская жажда родителей сотворяет душу чувствительной ко всему, что покажется ей схожем с отеческой любовью, и все это она готова принять без рассуждений. Девушка осторожно коснулась мягких волос отца, тихо погладила его по щеке...
Тем временем Наталья Вельяминова и Петр Белозеров сидели в соседней комнате на широком кривоногом диванчике, изредка обмениваясь быстрыми взглядами. Наталья, напряженная, тщетно придавала лицу непроницаемо-равнодушное выражение. Петруша по-доброму усмехнулся:
