Это я говорю, в смысле, чтоб Вы, дружище, не беспокоились — никуда она от Вас не убежит…
— Но человек она хотя бы интересный? Приятная в общении?..
— Да что вы ко мне пристали?! — разозлился карлик. — «Приятно-неприятно» — понятия субьективные…
В конце концов мы поняли, что добиваться от него какого-то связного рассказа — бессмысленно. Лена, которую явно распирало, молча скалила зубы и настойчиво пыталась подцепить мой ускользающий взгляд своим озорным, но ничего у неё не выгорело: я терпеть не могу такого рода переглядушки поверх головы (якобы) ничего не замечающего простака. По-моему, это признак дурного воспитания и ничего более. К тому же я сам слишком долго был в роли третьего лишнего, чтобы теперь подвергать этой участи старого друга.
Но, в общем-то, я в очередной раз убедился, какая всё-таки Лена хитрюга. Всё шло как по нотам — написанным ею нотам. Когда я в лоб спросил Порочестера, скоро ли он привезёт красавицу-невесту на смотрины, тот заявил, что, дескать, ещё недостаточно хорошо знаком с Аллочкой, чтобы у него был удобный повод представить её друзьям. Что ж, мы, собственно, никуда и не торопились. Махнули рукой и решили, и правда, дождаться выпуска передачи, чтобы увидеть всё своими глазами.
Это оказалось делом небыстрым.
К тому счастливому дню, как мы, наконец, увидели физиономию нашего друга в анонсах на сайте «ДП», мы уже успели высадить всю нашу рассаду в грунт — и даже поставить теплицу для огурцов с помидорами! Честно говоря, я долго не верил, что это нам удастся. Особенно когда начали присматривать место, и Лена сказала, что лет двадцать назад, когда она была подростком, теплица на участке уже была. Ну и где? — А вон там, — и Лена махнула рукой в сторону огромных зарослей травы выше меня ростом, избавиться от которой, казалось мне, без помощи бульдозера невозможно.
А вот поди ж ты! Справились. И скосили, и выпололи, и перепахали — правда, для этого Порочестеру пришлось взять недельный отпуск, а мне — на время забыть о том, что я искусствовед. Зато теперь мы были уверены, что наши земельные угодья не напугают долгожданную гостью: участок, старательно постриженный и оформленный аккуратными грядками, выглядел образцово-показательно — хоть для журнала «Сельская жизнь» снимай.
Особенной гордостью была теплица. Её мы тоже ставили сами: врыли в грунт металлический каркас, а сверху укрепили огромные листы полиэтиленовой плёнки. В таком вот — готовом — виде она выглядела лёгкой и элементарной в сборке, а ведь поначалу были моменты, когда я попросту не верил, что нам удастся её одолеть.
Хорошо помню, как это всё происходило. Работали вдвоём. Накрапывал противный мелкий дождик, время от времени сильные порывы ветра вздымали неукреплённый полиэтилен, как парус, но Порочестер был стоек: он, как всегда, хотел доказать, что без него и тут не обойтись, — поэтому отправил Елену в дом во избежание, якобы, простуды, а сам компенсировал недостаток роста ловкими прыжками в высоту — когда надо было поддёрнуть непокорный лист плёнки или перебросить конец капронового шнура через двухметровый свод теплицы таким образом, чтобы я мог ухватить его с другой стороны.
Всё же, как он ни старался, партнёр для такого вида спорта из него был неважнецкий. Больше всего мне хотелось послать его куда подальше, а взамен кликнуть Лену, с которой, я уверен, мы бы справились гораздо быстрее — у неё-то ноги были длинные, а руки — сильные. Увы, я по горькому опыту знал, чем это чревато. На зализывание оскорблённого мужского достоинства Порочестера (это я образно!) ушло бы потом гораздо больше времени, чем на возню с этой чёртовой теплицей, а посему я жестко держал себя в руках. Все эти соображения заставляли меня, однако, чувствовать себя жертвой очередной моральной ловушки, из которых я, собственно, с первого дня нашего знакомства и не вылезал — такой уж он был на это дело мастак.
Нарастающее бешенство — ибо Порочестер больше мешал мне, чем помогал, а я терпеть не могу, когда что-то тормозит мою работу, — в конце концов толкнуло меня предаться жестокому развлечению, которое я в те дни практиковал, признаюсь, частенько. Ибо у Порочестера в кои-то веки появилось слабое место, которое я мог ковырять безнаказанно — надо сказать, это было редкостным наслаждением. Мы как бы поменялись ролями: в кои-то веки я, а не он, был хозяином ситуации, я мог куражиться вволю, а он — лишь смиренно и терпеливо отбивать мои подачи. Слаб человек: у меня просто не хватало силы воли упустить такой случай.
Вот и теперь — после очередного его манёвра с верёвкой, заставившего меня не только потратить силы на лишнее движение, но и ободрать пальцы о железяку, — я с мстительной радостью выволок на свет всё ту же добрую старую тему, которую мой друг вот уже почти месяц старался упихнуть поглубже, и принялся её мусолить:
— Так что же наша… то есть моя Аллочка? Я весь горю! — раздражение и накопившаяся почти за полгода злоба придавали моим интонациям убедительности.
— Дружище, — голос Порочестера, как всегда в подобных случаях, звучал мягко, просительно, — давайте сперва посмотрим трансляцию. Может, невеста Вам ещё и не подойдёт! Зачем зря гонять человека туда-сюда?..
— Я заочно влюблён, — желчно сказал я, затягивая гайку.
Это сообщение вогнало Порочестера в ступор: он даже выронил из неловких пальцев край целлофанового листа, который всё это время держал наперевес, приготовляясь к очередному броску по моему приказу.
— Я не верю, — промямлил он. — Дружище, я же Вас знаю, Вы не умеете влюбляться! Не могу даже представить Вас за такими глупостями…
Тут ярость благородная во мне вскипела настолько, что я уже было занёс меч для окончательного удара. Он, очевидно, думал, что только одному среди нас дана способность тонко чувствовать, а остальные так — шахматные фигуры, которые можно передвигать туда-сюда по своему усмотрению!.. Я уже было открыл рот, намереваясь суровым тоном потребовать у Порочестера номер Аллочкиного мобильника — мол, я сам с ней договорюсь и назначу романтическое свидание… но, взглянув на моего сникшего друга, удивительно похожего сейчас на мокрого воробья, неожиданно для себя остыл. Мне вдруг стало совестно и как-то… противно. Я-то шучу, а для несчастного, судя по всему, это вопрос чести и самоуважения.
— Успокойтесь, дружище, — миролюбиво сказал я, — конечно же, я Вас просто разыгрываю. Вы правы: где уж мне, старому евнуху, любить… Ну, ну, встряхнитесь. Разве я когда-нибудь лез в Ваш гарем?..
— Гарем, — самодовольно хмыкнул Порочестер, явно довольный, что всё так хорошо утряслось, слово найдено — и не надо больше никому ничего объяснять, в том числе и себе. «Да, я такой», — читалось
