не суть важно. Ничего определённого установить здесь нельзя.
Но, что разговорами и о «недостойности» Бориса Годунова они исподволь сокрушали сакральный ореол Царской Власти, о том можно говорить почти наверняка. Девальвация же подобного знака небесного избранничества Миропомазанника — только первая ступень на пути неизбежного его устранения. Так было всегда и самым трагическим образом проявилось через триста с лишним лет после Бориса Годунова, уже в XX веке, в 1917 году. Тому вселенскому обвалу — ниспровержению Царства — тоже предшествовала многолетняя кампания по шельмованию Царя всея Руси и Его Семьи. И развернули эту кампанию и постоянно подогревали её своими разговорами о «недостойности» Царя не какие-то тайные враги и злопыхатели из-за границы, а свои, природные аристократы, «русские бояре» последней волны...
И ещё одна примечательная подробность, относящаяся к «делу Романовых ». Впервые широко в дознавательных и судебных делах начали использовать показания «рабов и рабынь», то есть служащих и холопов в домах родовитых и именитых, а за полученную важную и нужную информацию власть стала вознаграждать: деньгами, платьями, поместьями.
Боярство содрогнулось; теперь даже в своих хоромах нельзя было находиться в безопасности, нельзя было «вымолвить слово»; «прошки», «сидорки», «захарки» и «парашки», обслуживающие господ, которых те и за людей-то часто не считали, могли теперь «предать», «донести». И самое «ужасное» было то, что им верили! «Безродные», «худые», «никчёмные» получали возможность вершить судьбу «именитых» и «родовитых»; они ведь ранее и «уста раскрыть» не имели права на господ! Теперь же жизнь начала меняться по вине «зловредного» Царя Бориса. Этот боярский «ужас» передаёт «Новый летописец»:
«Искони же враг наш дьявол, не желая добра роду христианскому, приводя его к последней погибели, вложил в мысль царю Борису — захотелось ему в Московском государстве все ведать, чтобы ничто от него утаено не было; и помышлял о сем много, как бы то и от кого узнавать, и положил мысль свою на том, что кроме холопей боярских узнавать не от кого, и повелел тайно научить доносить на боярина князя Федора Шестунова человека его Воинка. Тот же Воинко пришел доносить на государя своего Царь же тому боярину, на виду у людей, сперва никакого зла не сделал, а того Воинка пожаловал, велел ему объявить о своем государевом жаловании перед Челобитенным приказом на площади, перед всеми людьми, и дал ему поместье, и повелел служить в городовых детях боярских. Люди же боярские со всех дворов, видя такое жалование к тому Воинку, начали умышлять на своих господ, и сговаривались человек по пять или шесть, один шел доносить, а другие были свидетелями и ему потакали.
Люди же боярские, которые не хотели душ своих отдать на дно адское и государей своих не хотели видеть в крови, в погибели и разорении, против доносчиков противились и за государей своих стояли, и они же, бедные, мучимы были: пытали их, и огнем жгли, и казнили, а иным языки резали, иных по темницам сажали. Они же крепились и не посягали против государей своих. Государи же их за их терпение воздавали им многую свою любовь, а тех же доносчиков Царь Борис жаловал своим великим жалованием, иным давал поместья, а иным жаловал из казны, а более всех жаловал людей Фёдора Никитича Романова и его братьев за то, что они на господ зло умышляли. И от тех наветов в царстве была великая смута, друг на друга люди доносили, и попы, и чернецы, и пономари, и просвирни. Да не только эти люди, но и жены на мужей доносили, а дети на отцов, и от такого ужаса мужья от жен своих таились. И в тех окаянных доносах много крови пролилось неповинной: многие от пыток померли, иных казнили, иных по темницам рассылали, дома разоряли; ни при каком государе таких бед никто не видел.
«Новый летописец» традиционно неимоверно сгустил краски. Верных боярских хлопов «не жгли» и языки не «резали»; в существующих источниках не задокументировано ни одного подобного случая. Но сам факт возможности «низших» давать показания против «высших» потрясал все устои боярско-вотчинной психологии, колебал принципы «исконного» мироустроения. Нет, и раньше всегда бывало, что когда начиналось «государево дело» против какого-то вельможи или вотчинника, то их людей опрашивали и допрашивали, в том числе и «с пристрастием». Однако неизменно инициатива исходила от власти, а не от «холопов».
Было просто уму непостижимым, что теперь-то «дело » против родовитых мог возбудить простой дворовый человек! Действительно, ни «при каком государе » подобного ещё не знали. Думается, что указанная практика особо усугубила антигодуновские настроения в кругах элиты. И не случайно, как только в 1606 году у власти утвердился «боярский царь» Василий Шуйский, то с годуновским новшеством было покончено раз и навсегда.
Если разобраться по существу, то ничего катастрофического и исключительного эта мера в себе не заключала. За важную информацию всегда и везде платили, как платят и до сих пор. В начале XVII века Россия в этом отношении только «сильно отставала » от стран «мирового прогресса ». При этом надо иметь в виду, что «оклеветанные» имели право на оправдание; они могли доказать ложность обвинений и в таком случае сам обвинитель, «изветчик», подвергался суровому наказанию вплоть до лишения жизни...
1601 год стал переломным для царствования Бориса Годунова. Только закончилось «Романовское дело», как на страну стало надвигаться тяжёлое испытание, страшное бедствие — голод. Тот год выдался необычайно дождливым, рано ударили морозы. Основные сельскохозяйственные культуры погибли; нечем было кормить скотину. Цена хлеба за год увеличилась в сто раз! Начался падёж скота, а за ним пришёл на Землю Русскую и «мор»^*^ И так продолжалось три года! Вот как о том сообщает «Новый летописец»:
«Наводит Бог, грехов ради наших, приводя нас к покаянию, мы же его наказания ни во что не ставим, за то навел на нас Бог голод великий: были дожди великие все лето, хлеб же рос; и когда уже [пора пришла] хлебу наливаться, он незрелый стоял, зелен как трава; на праздник же Успения Пречистой Богородицы был мороз великий и побил весь хлеб, рожь и овес. И в том же году люди еще питались, терпя нужду, старым и новым хлебом, а рожь сеяли, чаяли, что взойдет; а весной сеяли овес, тоже чаяли, что взойдет. Тот же хлеб, рожь и овес, ничего не взошло, все погибло в земле. Был же на земле голод великий, так, что не купить и не добыть [хлеба]. Такая была беда, что отцы детей своих бросали, а мужья жен своих бросали же, и умирали люди, яко и в прогневание Божие, в моровое поветрие так не умирали. Был же тот голод три года. Царь же Борис, видя такое прогневание Божие, повелел мертвых людей погребать в убогих домах и учредил к тому людей, кому трупы собирать »^*'*.
Царь указом ограничивал цены на хлеб, преследовал тех, кто взвинчивал цены, но успеха не добился. Стремясь помочь голодающим, он раздавал беднякам деньги. Но хлеб дорожал. а деньги теряли цену. Борис приказал открыть для голодающих царские амбары. Но их запасов не хватало на всех голодных, тем более что, узнав о бесплатной раздаче, люди со всех концов страны потянулись в Москву, бросив те скудные запасы, которые всё же имелись у них дома. Имеются сведения, что около 127 тысяч умерших от голода было похоронено только в районе Москвы! Однако хоронить успевали не всех. Появились случаи людоедства. Люди начинали думать, что это — кара Божья. Возникало убеждение, что царствование Бориса не благословляется Богом, потому что оно беззаконно, достигнуто «неправдой». Следовательно, не может кончиться добром.
Живописно-мрачную картину бедствий Русской Земли даёт Авраамий Палицын. По его словам. Господь «омрачил» небо, покрыл его облаками, откуда «дождь проливался » непрестанно, а люди «во ужас впадаша », а на земле перестало родить «всякое семя сеянное» от «безмерных вод», «лиемых от воздуха». Затем «побил мраз сильный» всякий труд человеческий «и в полях, и в садах, и в дубравах», как будто вся земля огнём «поедена бысть». Беды на том не кончились, ибо наказание Божие не поняли и не покаялись, склонились к беззаконию. А за то последовали новые наказания «во второй год», ставшие «злейше» первого, так же случилось и «в третие лето ». Авраамий тут присовокупляет, что «Царь же Борис в те лета многу милостыню творяше к нищим».
Авраамий отмечает меру, которая отвечала милосердным представлениям Царя: начали раздавать по царскому повелению в Москве жизненные припасы и деньги. Однако это не только не улучшило ситуацию, но только усугубило её. «Многие тогда из ближних градов» к Москве потянулись за пропитанием. Земля обезлюдела, хозяйство везде бросали, и толпы народа бродили по стране. Голод вызвал небывалую смертную статистику. Авраамий называет 127 тысяч человек; мертвых было так много, что хоронили в общих могилах без гробов и без отпевания. И это «толико во единой Москве». Многих же погребали при церквах, которых в Москве было более четырехсот, а тех погребённых было «неведомо колико»^*^ Русь переживала катастрофу национально-государственного масштаба.
Исаак Масса писал, что «на всех дорогах лежали люди, умершие от голода, и тела их пожирали волки
