и лисицы, также собаки и другие животные». Стало страшно подавать милостыню, так тут же могла возникнуть толпа страждущих, готовых разорвать дающего. «Я сам охотно бы дал поесть молодому человеку, — писал Масса, — который сидел против нашего дома и с большой жадностью ел сено в течение четырёх дней, от чего надорвался и умер, но я, опасаясь, что заметят и нападут на меня, не посмел.
Некоторые люди обезумели от голода. Появились случаи людоедства, невиданные ранее на Руси. Жуткую историю поведал, как очевидец, Жак Маржерет. «Я сам был свидетелем, — писал французский наёмник, — как четыре женщины, мои соседки, брошенные мужьями, решились на следующий поступок: одна пошла на рынок и, сторговавши воз дров, зазвала крестьянина на свой двор, обещая отдать ему деньги; но только он сложил дрова и зашёл в избу, чтобы получить плату, как женщины удавили его и спрятали в погреб, чтобы тело не повредилось: сперва хотели съесть лошадь убитого, а потом приняться за труп. Когда же преступление открылось, они признались, что труп этого крестьянина был уже третьим Естественно, что нельзя обобщать подобные случаи, но невозможно их и игнорировать; данные о каннибализме встречаются не только в записках иностранцев.
Политика Годунова была направления на исправление дел, на улучшение ситуации. Недоброжелательно настроенный по отношению к Царю француз Маржерет признавал: «Сумма, выданная Борисом для бедных, невероятна; не говоря о Москве, во всей России не было города, куда бы он ни посылал более или менее денег для пропитания бедных. Мне известно, что в Смоленск отправлено было с одним из моих знакомых 20 тысяч рублей. К чести этого Царя должно заметить, что он охотно раздавал щедрые милостыни и награждал духовенство, также ему преданное. Голод сильно подорвал и силы России, и доходы Государя»^**.
В 1601–1602 годах Годунов пошел на законодательное восстановление Юрьева дня. Он разрешил собственно не выход, а вывоз крестьян в более благополучные места. Вотчинники спасали свои имения от запустения и разорения, но обязывались обеспечивать пропитанием крестьянам. Нет каких-либо данных о том, соблюдались ли эти положения в эпоху повсеместного разорения и нарушения общественного равновесия: крестьяне, вне всякого Юрьева дня, массами бежали не только в Москву, но и в Новгород (второй по величине город) и на Юг, где всегда были «тучные нивы», и даже на Север, в известные «рыбные края».
Массовый голод вызвал народные волнения. Бродячие голодные и обездоленные люди сбивались в группы, становившиеся шайками и бандами, рыскавшими по всей стране, промышляя грабежами и убийства. Такие «ловцы удачи» появились даже в пригородах Москвы. В одном случае центральной власти пришлось применять регулярную вооружённую силу, чтобы справиться с бандитами, которых в советской историографии уважительно называли «восставшим народом». Самым крупным «восстанием» явилось движение под предводительством атамана Хлопка (Косолап Хлопко), разразившееся в 1603 году. В нём участвовали в основном казаки и холопы. Шайка насчитывала до 500 человек и действовала в окрестностях Москвы; возникла реальная угроза безопасности столицы. На борьбу с ней было направлено войско под начальством окольничего И. Ф. Басманова, который в сентябре 1603 года был убит в бою. Тем не менее разбойники были сокрушены, а раненый Хлопко взят в плен и повешен.
В 1604 году голод на Руси завершился, урожай того года был обильным, и можно было надеяться на скорое выздоровление всего национально-государственного организма. Однако грянуло бедствие страшнее всех предыдущих, которое Борису Годунову, несмотря на его ум, политическое чутье и административное мастерство, одолеть не удалось. Под именем Царевича Дмитрия появился самозванец, которого немалое число людей постепенно стало воспринимать не только законным корононо-сителем, но и «мечом возмездия» для Царя Бориса.
Слухи о том, что Царевич Дмитрий «на самом деле» спасся, а вместо него похоронен был в Угличе некий «поповский сын», ходили давно. Точно установить время их появления не представляется возможным. Во всяком случае, это случилось за несколько лет до того, как в 1604 году этот слух материализовался в образе расстриги Григория Отрепьева. Если подойти ко всей этой истории с прагматических и рационалистических позиций, то она сразу же окрасится в фантастические тона. Как говорил один герой А. П. Чехова: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»
Русское же сознание, как уже говорилось, было в ту эпоху теоцентричным и эсхатологичным; оно воспринимало мир и все события его как дар Всевышнего, Которому ведомо всё и для Которого нет невозможного. Потому подобное событие и воспринималось как возможное, а для кого-то и желанное проявление метафизического мира.
Конечно, верили «чудесному спасению » далеко не все; можно даже сказать, что на первых порах в это почти никто и не верил. Проводилось же расследование, была официальная процедура похорон, на которой присутствовали именитые должностные лица, родственники погибшего и даже благочестивый митрополит Геласий. К тому же гроб с телом Царевича стоял в Угличе в храме открытым несколько дней, а к нему стекалось множество народа, в том числе и дворовых людей Нагих, знавших Дмитрия в лицо, так что «осуществить подмену » не было никакой возможности. Первопатриарх же Иов, как только возникли разговоры о самозванце, тут же обратился к пастве с окружным посланием, где называл истинное имя «похитителя» титула Царевича. Всё это имело воздействие, но далеко не на всех.
Нельзя не учитывать, что с тех пор, как погиб Дмитрий, прошло много лет, важные подробности его смерти и похорон забылись. Эта тема вообще была изъята из официального обращения более десяти лет. Как показало развитие событий, то была стратегическая ошибка правительства Бориса Годунова. Спохватились, когда слух о «спасённом Царевиче Дмитрии» начал приобретать характер своеобразной общественной пандемии.
Для некоторых родовитых, таких как Василий Шуйский или Фёдор Никитич Романов, появление самозванца открыто путь к политическому реваншу, к ниспровержению Бориса Годунова; Василий Шуйский потом в этом откровенно признавался. Этот боярин, стоявший у гроба с телом погибшего Цесаревича, принимавший участие в его погребении, всё прекрасно знал. Ни в какое «чудо Царевича» он не мог верить, так как упомянутое «чудо» являлось рукотворным.
Можно сказать, что в данном случае именно слух «родил героя »; точнее говоря, произвёл на свет одного из самых гротесковых антигероев Русской истории. Подробности «угличского чуда» описал в своих записках Жак Маржерет, который был близок к Лжедмитрию, возглавляя при нём отряд иноземной стражи самозванца, то есть являлся начальник его личной охраны. Уместно попутно заметить, что свою роль эти наёмники сыграли из рук вон плохо и не смогли уберечь своего повелителя от гибели в мае 1606 года.
По словам Маржерета, как только Нагие были отправлены в Углич, то у них возникло опасение за жизнь Царевича. Они «предугадали» коварный замысел Бориса Годунова и «нашли средство подменить его другим мальчиком »^*^ Что это был за мальчик и куда дели настоящего, обо всем этом не говорится ни слова.
Маржерет называет и точный год— 1600-й,—когда «разнеслась молва о Дмитрии Ивановиче ». Если это было действительно так, то невольно возникает предположение, что «дело Романовых» могло быть спровоцировано именно этим обстоятельством. Как уже говорилось, Григорий Отрепьев некоторое время подвизался на подворье Романовых, и не исключено, что разговоры о «чудесном спасении » и о его «подмене » там велись. В одном месте своих записок Маржерет даже называет Романовых вместе с Нагими боярскими родами, стремившимися «избавить младенца от грозившей опасности. Спасти же Царевича они иначе не могли, как только подменив его другим и воспитав тайно »^^^. Одного этого было достаточно, чтобы царская кара обрушилась на весь боярский клан. Конечно, всё это только предположения, но почти вся Лжедмитриада на этом построена; без них обойтись в данном сюжете невозможно.
Имеются указания на то, что, как сам уверял самозванец, его спасли «бояре и дьяки Щелкаловы». Об этом, например, повествует «Новый летописец ». Братья Щелкаловы — Андрей и Василий — занимали видное место в системе государственного управления конца XVI века. Особенно значимой фигурой был старший — Андрей (ум.1598), начавший занимать столь удивительные для дьяка влиятельные позиции ещё в эпоху Иоанна Грозного. В 1583 году он вёл переговоры с английским послом Иеремией Баусом (Боусом), который, не без трудностей покинув России, написал, что, когда он выехал из Москвы летом 1584 года, Никита Романов и Андрей Щелкалов «считали себя царями и потому так и назывались многими людьми».
Андрей Щелкалов поочерёдно возглавлял приказы: Разрядный, Поместный, Казанского Дворца. Борис Годунов, считая Андрея Щелкалова необходимым для управления государством, был очень расположен к
