оставаться опасно. Уход из Хаджара означал повторный штурм и новый адский марш по знойным перепутанным улочкам, кишащим гулами, дэвами, ящерицами-ифритами и прочим отребьем, лишь внешне походящим на человека. В телах карматов шевелились тошнотворные гадины, и аураннец мог поклясться, что его меч ни разу не проливал столько демонской крови за один день.
За нерадостными мыслями Намайо едва не пропустил приближение Тарега-сама. Аураннцы один за другим припадали лбами к земле, приветствуя командующего. Копыта сиглави устало цокали по мелкому камню мостовой. Мариды, не тратясь на зримый облик, текли дымным шлейфом следом.
Подняв глаза, Намайо не удержался от горестного вздоха: князь уже ехал облаченным в белое. Ну что ж, этой ночью все слова уже были сказаны... Поэтому господин Меамори отставал от Тарега-сама всего на пол лошадиного крупа, наглядно показывая, что командует сейчас он. Что ж, князю нужно было сосредоточиться перед последним боем, а не отдавать приказы...
Меамори поднял руку и крикнул:
- Мариды пойдут вперед и выломают двери! Их задача - расчистить дорогу Тарегу-сама! Ваша задача - уничтожать тех, кто попытается спастись из мертвого храма! Никого не щадить! В атаку идем по моему сигналу!
Все встряхнулись - кому-то ведь и подремать удалось - и зарычали, теперь уже радостно. Но вот, другое дело...
Глава маридов склубился в свой всегдашний облик - чинный старик в большой полосатой чалме. Пальцы с длиннейшими золотыми ногтями пригладили длинную бороду. В другой руке марид держал меч холодного железа.
- Алииии! - заревел он, поднимая оружие.
И черный дым стремительно потек на площадь.
Нетерпеливо фыркая и шевеля ушами, сумеречники начали выдвигаться в устье улочки.
Когда темные струи потекли вверх по фасаду оскверненного храма, сверху послышались дикие человеческие крики. Встреча с враждебным маридом может обернуться большими неприятностями: в недневном облике ползучий дымок - все равно что рука. С когтями. Страшно подумать, что она может сделать, если просочится в рот. Или в нос. Или в ухо.
Крики ужаса и боли нарастали. Облизывая губы, Намайо не сводил глаз с белой фигуры на бледном коне.
Резкое треньканье сдавшегося металла и грохот обвалившихся дверей - площадь так плотно заволокло дымом и пылью от рушащегося портала, что ворот не было видно - сказал все, что нужно.
Тарег-сама тронул сиглави и медленно скрылся в дыму.
Меамори спешился и опустился на одно колено, провожая своего князя в бой. Примеру аураннца последовали все остальные.
Внутри мертвая масджид раскрывалась бесконечными пролетами арок, разграничивающими длинные широкие залы. Вон ряды черных колонн с белыми арками - и под ними пол шахматных цветов. А вот пристроили новый зал - с пятнистыми розоватыми мраморными столбиками и пролетами из песчаника.
Коня Тарег отпустил еще у ступеней - и пожалел, что поехал через площадь верхом. Сиглави закидывал башку и пытался свечить - он не хотел умирать, совсем не хотел, а смерть ползла по этой площади, обвивалась вокруг ног, струилась над головой, и конь это чувствовал.
Митама настороженно пофыкал у локтя:
- Хм-хм-хм... а здесь и впрямь безлюдно...
- Кто ж здесь останется, - пробормотал Тарег. - В такой-то компании...
И снова прянялся разглядывать ряды статуй вдоль стен. Они прибавились здесь совсем недавно - ашшариты избегали изображений живых существ. И правильно делали, по правде говоря. Для второго зрения все рисунки - даже дурацкие детские, нацарапанные на стене - виделись живыми и дрыгающимися. А уж статуи...
Зачем карматам они понадобились - непонятно. Да еще в таком количестве. Чтобы аль-Лат не было скучно в новом золотом теле? Впрочем, какая теперь разница...
Тарег еще раз огляделся, высматривая проблеск золота, и поморщился от отвращения.
В сумерках хен натащенные карматами архитектурные излишества вели себя воистину непотребно. Какое-то многорукое тваречудо, изваянное в бронзе, но оттого не менее подвижное, скреблось под мышками, ковырялось в ухе и трепало бесстыдно выпяченное мужское достоинство. Приглядевшись, Тарег брезгливо скривился: так это был еще и слон, но какой-то... человекообразный. Другое такое же уродище - видимо, на пару из Ханатты притащили - пользовало бронзовую же девицу, вдвое себя меньше, но очень гибкую. Девица с придыханием, как собака, раз за разом насаживалась на здоровенный орган слона- сластолюбца, сводя ягодицы и поводя грудями.
- Ну и нуу... - протянул Митама. - Ну и дряяяянь...
- В Ауранне в вашем, можно подумать, лучше... - пробормотал Тарег.
Он все еще не мог найти глазами статую, которую ему так подробно описал Луанг Най.
- Ну уж такого-то гадства у нас нет! - обиженно буркнул тигр.
- Да, у вас девушек в храме не бесчестят, у вас их в жертвенных целях сразу топят... - рассеянно отозвался нерегиль.
- Это когда было!
- При отце нынешнего императора.
Тигр недовольно пробормотал:
- Так это когда было... Такого сейчас нет...
И вдруг охнул:
- Ох ты ж...
- Что 'ох ты ж'? - не понял сначала Тарег.
- Вон она, - прошептал тигр.
И нерегиль увидел ее.
Она стояла - точнее, сидела - в окружении других таких же айютайских дам. Те почти не двигались на своих постаментах, бесстрастно глядя вдаль. Как ни странно, в Айютайа боги оказались спокойными, благожелательными существами - впрочем, в основном безразличными к судьбе этого сумеречного народа. Они спокойно дремали в лагунах, озерах и больших реках или спали в горных пещерах. Возможно, поэтому айютайцы вспоминали о них только по большим храмовым праздникам - или когда нужно было сослать какого-нибудь беспокойного родственника в монастырь. Постриг отправлял бунтаря в обитель совершеннейшего покоя и равнодушия к окружающему миру. С сильными магами так и поступали. Тарегу не раз говорили, что в Айютайя он смог бы выжить только при храме: монахам запрещалось использовать силу в мирских целях.
Нерегиль медленно двинулся вглубь зала - словно боялся спугнуть... статую?...
Аль-Лат повернула к нему золотую голову.
Полнящие храм призрачные звуки мгновенно стихли.
Богиня улыбнулась. И сказала - не мысленной речью, а гулким, звучным металлическим голосом:
- Мне гораздо более по нраву мои изначальные изваяния...
И с тихим звоном браслетов указала в сторону, где раньше переливалась ниша михраба.
Теперь там было пусто. Расколоченную в прах арку замазали белилами. На голом заштукатуренном полу виднелось что-то белесое. Присмотревшись, Тарег понял, что видит грубую каменную статуэтку из известняка: женщина с едва намеченными чертами лица. В прижатой к животу руке длинной выпуклостью угадывалось копье.
В нескольких локтях от изваяния белым прямоугольником высился камень.
- И это тоже я, - прошелестела аль-Лат.
Это был тот самый Белый камень, который карматы вывезли из Таифа. Когда последователи Богини взяли городок, они отпраздновали возвращение своей святыни. Перед Белым камнем умерло шестнадцать человек. Трое мужчин. Девять женщин. Четверо детей, из них один младенец.
