Дым коромыслом, гул, байки, мелкое диссидентство, фальшивые истерики, море бравады.
Под занавес ночи, останавливая такси, падаем на капоты, как на амбразуру…
Глядя на мои утренние мучения, жена вздыхает:
— Если бы ты знал, что вчера нес!
В редакции не жизнь — кадровый пасьянс.
Народ продолжает пророчить мне партийную карьеру, но, кажется, подобный поворот не входит в планы Главного.
Кто знает, чем бы все обернулось, не натолкнись на меня в коридоре вызванный из Варшавы собкор Ермолович.
— Как вы тут? — дипломатично поинтересовался почивающий на лаврах Николай Николаевич — его назначили членом редколлегии.
Я развел руками.
— А как вам Варшава? — внезапно спросил Ермолович.
Я оторопел:
— Съесть-то он съест, да кто ж ему дасть!
— Не скромничайте, — дружески улыбнулся “поляк”.
Утром трубку разрывает бас Новикова, заместителя Главного:
— Что ты там комбинируешь? А ну зайди.
Не поздоровавшись, спрашивает:
— Ты действительно хочешь в Варшаву?
Я молчу.
Новиков тянется к красному телефону:
— Петр Федорович, он у меня. Хорошо, сейчас.
Покачиваясь, как утка, Алексеев ходит по кабинету, запрокидывает покрытую перхотью голову, сверкает набухшими стеклами окуляров и пророчествует:
— Польша — это же так интересно!
Я весь в отца.
Уезжая в командировку — всего-то на два дня, в район, — он с утра терзал маму:
— Поезд уже отходит!
С годами и я, покидая дом, стал паниковать.
Тем более — на этот раз.
Не в район собрался — в заграничную, хоть и братскую, страну.
Не на экскурсию — работать; как это выглядит, я понятия не имел.
Не на пару деньков — минимум на три года...
Провожался — под лукавые тосты, слезливые целования, бессмысленные наставления.
