Артем, оказывается, послал письмо в Отдел печати, где подтверждает свои слова и добавляет: надо дать по носу этому зазнавшемуся и т. д.
<1929>
22<I>. Звонит Гладков. Жалуется: «Тяжело живется. Не знаю, что делать. С „Кузницей” я не в ладах. Не согласен с тем, что делает Бахметьев21… С Вами никаких разногласий нет». Хотел, говорит, выйти из «Кузницы», — но нельзя — разгромят. Отмежевывается от заметок Бахметьева по моему адресу. Бахметьев, говорит, не сегодня-завтра вступит с Вами в переговоры.
Горбов странно ведет себя. Выступил со статьей «В поисках Галатеи», где защищает буржуазное понимание эстетики с «вечной красотой»22. Авербах и напосты здесь правы: он уходит от марксизма. А вчера он вдруг заявляет, что искусство должно быть религиозным, то есть о религиозности искусства. Хочет кого-то эпатировать? Или просто — перебрасывает мостик «на тот берег». Противно.
Олеша подхалимствует. Мне на ухо шепчет, что дал в «Октябрь» отрывки из сцен «Зависти» — чтобы «застраховать» себя. Намекает, что ему с ними не по пути. А на днях — где-то провозгласил тост за «политписателя». Когда это при мне сказал Васильевский, Олеша смутился.
— «Я всех люблю…» — пропел я ему. Он покраснел.
Раскольников читал в МХАТе «свою» пьесу «Воскресение». Срам! Смонтировал из диалогов пьесу — т. е. нарезал разговоры и склеил и просовывает в театр. Те жмутся, трусят (начальство!) — как будто — берут. А Ганецкий23 настойчиво ее «рекомендует» — защищает. Это еще хуже, чем луначарщина24.
Украинские писатели в ЦК. Странные речи: национализм из них прет. Они не хотят знать русскую культуру, умышленно коверкают русские слова — хотя и осудили «хвилеволиум»25 — но что-то осталось. Вечером на банкете в «Федерации» — они все говорили по-украински — пытались переводить на русский язык, — и были несколько обескуражены, когда оказалось, что все понятно и переводу не надо!
Распоряжался на банкете Керженцев26. Речи скромные, без <стенограмм?>. От имени редакции говорил Сутырин27, начав словами: «Я не буду говорить от правых, от левых и от средних, как говорил Остап Вишня, а буду говорить от пролетарской литературы».
Был <А. Н.> Тихонов28. На службе «Федерации». Ничего не понимает. Старается ладить со всеми. Держит даже линию с «напостами». Уверен, что именно они-то «хозяева» литературы. Но думает об организации «попутчиков». Впрочем — он против этого слова: «Какие мы попутчики, достаточно поработали, доказали. Мы советская революционная интеллигенция» — и т. д.
О Горьком говорит неодобрительно: нет, говорит, ни одного человека, который отозвался бы о его последнем пребывании с одобрением. Всех обидел.
Говорит о Горьком как о большом ребенке, неопытном и наивном. «Политический младенец». Раньше, говорит, Мария Федоровна29 была при нем — понимала. А теперь — Крючков, Максим30. Ну и чудит.
А Горький — дал статью в «На литературном посту»31.
<Необязательные?> нравы. Дал фельетон в «Комсомольскую правду» «О мещанской беллетристике». Взяли. Я поставил условие: никаких сокращений. Согласились. С моего разрешения выпустили несколько строк. И напечатали с выпуском целой главы — вопреки уговору. Черт знает что такое!
Заходил Артем Веселый. Бедняга — после гриппа — осложнение — воспаление лобной пазухи. Сверлили голову, обезобразили лицо, провалялся несколько месяцев. — Неудачно. Хочет ехать за границу — доделать операцию. Не знает — удастся ли. Дал рассказ «Босая правда» о красных героях, которых ныне всюду гонят в шею, ибо они не нужны. Но печатать нельзя. Рассказ был и в «Молодой гвардии», и в «Октябре», и в ЗиФе — нельзя.
