странный гибрид полугородской-полудеревенской жизни с бабушками на завалинке, палисадниками под окнами, сараюшками во дворе и неизбывной страстью к каким-нибудь трем-шести соткам на неудобьях, до которых пилить и пилить два часа в одну сторону. Их старшие дети, помыкавшись при маразмирующей советской власти, кинулись в Перестройку: кто челночить, кто ларьки ставить, кто пистолетом махать; получили по рукам в 1998 — 2000-х, и сейчас сидят тише воды ниже травы, голосуют за Путина и Медведева, как бы чего не вышло…
Их младшенькие, окончившие школу, когда Софья Власьевна приказала уже долго жить, вообще не понимают, на каком они свете, вращаясь в искусственной вселенной Интернета, менеджмента и гламура… Деревня вымирает, там остались только древние старухи и лузеры. И никому из их потомков до этого дела нет… Прошкин снял свой фильм, чтобы хоть как-то вернуть им память.
А. Не получилось. Десять копий в Москве, полупустые залы, резонанс нулевой…
Б. И все-таки приз за режиссуру на “Кинотавре”! В фестивальном контексте резонанс, говорят, был, и еще какой! Все чуть не передрались… В любом случае
тема погибшей деревни заявлена, и есть повод ее обсудить. Думаешь, лучше бы этого не было?
А. Нет, почему? Пусть будет… А о чем спорили-то?
Б. Ну, как я понял, главная претензия к фильму — избыток физиологизма.
У Распутина в тексте — море рефлексии, персонажи со сложным и противоречивым душевным миром, а на экране — полулюди-полуживотные; трахаются, как кролики, и говорят каким-то нечеловеческим языком: “Отскочь, не морочь…” (фраза, кстати, из текста распутинской повести; там говорок и похлеще есть). Мне, правда, совершенно не показалось, что Прошкин как-то унизил своих героев.
Упростил — да. Но ведь внутреннюю речь на экране не передашь… Да и сама ситуация видится теперь по-другому.
Распутин писал в 1974 году, когда деревня была еще жива. И рефлексия в повести во многом авторская. Он взял трагическую, пограничную ситуацию, как в “Преступлении и наказании”, — великая вина, несовместимая с жизнью. Только преступление тут не против Бога, не против личности — своей ли, чужой, — а против непререкаемой, великой народной правды. Общая правда тут вместо Бога. Она под сомнение ни в коем случае в тексте не ставится. Дело в другом: общая правда, подробно и настойчиво доказывает Распутин, питается соками неповторимой индивидуальной души. Деревенские люди — не винтики, не щепки. У каждого — своя жизнь, свое счастье, свои, незаемные чувства. Если они совпадают с вектором
общих, мирских устремлений — это рай на земле. Вступают в противоречие —
человек неизбежно гибнет. Но если нащупать баланс, — нет, не в этой ситуации
с дезертиром, там все понятно, а в целом, — деревенская жизнь сохранится, продолжится в дорогих Распутину ментально-психологических формах.
Сегодня ясно: не сохранилась. И не сохранилась именно потому, что общее привычно, всегда, с полным правом безжалостно пожирало частное. Рухнуло в итоге и то и другое. Смысл названия, который в школьных сочинениях возводят к
астафьевской фразе: “Живи и помни, человек, в беде, в кручине, в самые тяжкие дни и испытания: место твое с твоим народом. Всякое отступничество, вызванное слабостью ль твоей, неразумием ли, — оборачивается еще большим горем для твоей Родины и народа, а стало быть, и для тебя”, — в фильме иной. Просто “живи и помни”, что тут, где ныне запустение и смерть, — люди прожили трагическую, страшную жизнь…
А. Да, то, что было мучительной проблемой для Распутина: соотношение общего и частного в народной жизни и в народной душе, — для Прошкина проблемой уже не является. Может, поэтому фильм и не цепляет?
Б. Меня цепляет. Мы видим, как в пограничной, безвыходной ситуации прорываются и бьются в человеке живая страсть, отчаянная отвага, готовность идти до конца, защищая свою любовь… И когда эту яркую, страстную, страдающую душу невзначай загубили, погибла и вся Атамановка. Сцена поминок по Насте встык монтируется с планами умершей деревни двадцать лет спустя. Пустые избы, повалившиеся заборы, и только выживший предатель Андрей тянет вверх, как Сизиф, по крутым ступенькам мотор от лодки. А мимо проплывает катер, по радио транслируют парад в честь 20-летия Великой Победы. Официозный миф жив, а деревенская, народная душа умерла… Слишком дорогой ценой заплатили…
А. Все это так. И Прошкин вполне искренне своим фильмом пытается
поставить ей памятник. Но знаешь, есть во всем этом неистребимый, уважительно-отстраненный