Хочешь, сам принимай, хочешь, человека своего поставь, а если доверяешь, то я буду по старинке за этим присматривать.
Илья утвердительно кивнул головой и протянул руку.
– Хорошо, Степанович, по этому делу мы с тобой считай, что договорились, по рукам, а что с домом-то?
Староста пожал протянутую руку.
– Спасибо за доверие барин, а с домом твоим получается малость иначе. Избу твою отремонтировать и привести быстро в божий вид можно, только заковырка кое-какая есть. Поместье твое раньше за Казной числилось, а ей лишь оброк подавай. Мужики положенное собрали, а на барщину к тебе не нанимались. Мужику чужого не нужно, но и своего он просто так не отдаст. Ему лишь бы деток прокормить да землицу-кормилицу на следующий год засеять, а если хоть какой достаток про запас на черный день заведется, то он всю зиму Бога благодарить будет. На счет барщины у них с тобой уговора не было, ее нужно в счет оброка пересмотреть и на будущее договориться, тогда и работа пойдет веселей.
– Что же ты мне сразу-то не сказал, Макар Степанович.
– А ты, барин, и не спрашивал, от этого наши мужики и в недоумении были. Ты человек новый, многого не смыслишь, чего же нам сирым ждать от такого хозяина, один Бог только знает, вот мы промеж себя и порешили.
– Что же отец Мирон мне этого не объяснил?
– Батюшка наш, барин, человек не только корыстный, но и дальновидный. У него свои мысли в голове на твой счет имеются, вот он и умолчал.
– Не понимаю, какой в этом деле ему толк? Ты если знаешь, Степаныч, то растолкуй мне?
– Слово, барин, оно ведь не воробей, вылетит, его ведь не поймаешь, да и чего наговаривать в пустую, время покажет.
– Ты уж порешай с мужиками, Макар Степанович, страсть как надоело в поповских хоромах жить…
– Считай, что уже порешили, ты уж не побрезгуй, откушай со мною сбитню горяченького? А может чего покрепче с морозцу-то, а барин?
Как-то после обеда, от нечего делать, Илья помогал Феклуше подбирать разноцветные бусинки бисера для рукоделия. Внешне он был недурен собой и когда за день до этого за ужином он сделал ей комплимент по поводу жемчужных бус, изящно смотревшихся на ее шеи, Феклуша поняла, что, кроме того, что Илья красив, он еще и обаятелен. Такое сочетание редких качеств в мужчине не могло оставить девушку равнодушной. Феклуша последовала совету старшей сестрицы и вскоре всерьез заинтересовалась столичным гостем. Однако, его дворянский статус и положение при Дворе сильно пугали молодую женщину и делали, по ее мнению, шансы на успех по обольщению Ильи равными нулю. Из разговоров с ним, Феклуша вызнала про его жизнь все самое главное как считала она, а главным было то, что он не был женат и ни с кем не обручен. Она искренне была удивлена тем, как это московские красавицы до сих пор не покусились на ее 'сокровище' и не увлекли его. Взвесив все за и против, под руководством матушки Любавы, Феклуша начала разрабатывать план по покорению перспективного жениха.
Главной ставкой в этой игре должна была стать внешность, ставить на что-то другое в ее положении было бы просто не разумно, но Феклуша твердо знала, что она не красавица. Еще в детстве, от перенесенной ветряной оспы на ее бледном лице остались хоть и не глубокие и большие, но шрамы. Глядя рассеянным взглядом на себя в зеркало, Феклуша часто думала и грустила по этому поводу, что ей не суждено войти в церковь и стоять перед алтарем в белом платье и с венчальным венцом на челе. Она не была дурнушкой. Разные житейские обстоятельства постоянно мешали раскрыться ее красоте в полную силу. Это и уход за большим домом, постоянные заботы по воспитанию детей старших сестер, жизнь на правах приживалки, а главное, полное отсутствие приданного. К тому же тип ее красоты был слишком утончен для того времени. Местные женихи искали не длинноногих худышек, а пышнотелых красоток с хорошим бюстом, способных выкормить многочисленный выводок наследников. В церкви или на ярмарках, в редких случаях, когда она выезжала куда-нибудь в гости или к старшей сестре, все мужчины, будь то купцы, представители белого духовенства или помещики соседи, считали ее серой мышью. Впрочем, их можно было понять, они привыкли видеть уставшую от повседневной жизни молодую женщину и не знали о волшебной бабочке, таящейся в серой куколке. И только она одна знала себе настоящую цену. Теперь эту цену должен был узнать и Илья. Его задумчивый взгляд и отрешенность наводили Феклушу на мысль о неразделенной любви, но она для себя точно решила затмить если не внешней, то внутренней красотой соперницу.
Преображение Феклуши не осталось не замеченным для окружающих. Сельские бабы и бабы с окрестных деревень прихода отца Мирона, тут же начали судачить об этом, провожая ее хитрыми завистливыми взглядами после воскресной службы. Не мог не заметить этого и Илья, в церкви во время службы он улыбнулся ей своей обольстительной улыбкой, которая оставила глубокий след в Феклушиной душе и укрепила веру в правильности ее решения. На следующий день, она зашла в свою светлицу, которую уступила гостю. Илья сидел за столом, и периодически обмакивая перо в чернильницу, что-то писал. Озабоченный вид необычайно шел ему.
– Ах, ты мой голубок родненький, – подумала про себя Феклуша, и протяжно произнесла в слух:
– А это опять я!
Илья поднял голову и несколько натужно улыбнулся.
– Я не мешаю вам? – елейным голоском осведомилась она, и, получив заверение, что нисколько, принялась болтать о всяких пустяках на разные темы, время, от времени бросая на Илью красноречиво-заманчивые взгляды.
Эти взгляды уже через несколько минут пробили броню невозмутимости и Илья перестал выводить пером каракули на бумаге и перешел от междометий и коротких реплик к более развернутым предложениям, так что время до обеда пролетело незаметно.
– Пора идти к столу. Сестрица всех обедать созывает, – произнесла Феклуша напоследок, и, улыбнувшись ослепительной улыбкой, покинула светлицу.
Для первого раза было достаточно. На следующий день, Феклуша, в новом салатном сарафане, с заплетенной в тугую девичью косу алой лентой и с новой драгоценной брошкой, вынутой по такому случаю из сундука матушки Любавы, снова пришла к Илье. Разговор был не менее забавным, но когда Феклуша намекнула, что неплохо было бы прогуляться на свежем воздухе, Илья вежливо уклонился от этого. Так и повелось. Все время, что Илья прожил под крышей отца Мирона, Феклуша, найдя момент, заходила к нему и вела беседы. Илья охотно шел на контакт, шутил и смеялся, обсуждал с ней различные темы от бытовых до философских, был вежлив, но дальше разговоров у них дело не шло. Интереснее всего было то, что, стремясь запутать в свои сети предполагаемого жениха, Феклуша запуталась сама. Илья стал ей нравиться по-настоящему, до дрожи, до ночных слез от его равнодушия. И непонятней всего ей было то, как заставить его почувствовать нечто похожее по отношению к ней. Вскакивая с девичьей постели среди ночи, она, вся в слезах, подолгу молилась перед образом Божьей Матери, время шло, а Божья Матерь оставалась глуха к ее воззваниям.
Теперь Феклуша вставала на много раньше обычного, чтобы успеть привести себя в порядок. Нарумянить щеки, подкрасить черные брови, заштриховать оспинки на лице, припудриться, расчесаться и заплести косу, меняя каждый день ленту в ней на новую. Попытки увлечь Илью не блеском внешнего, а глубиной внутреннего мира, также не увенчались успехом. Илья не интересовался, что не свойственно было для дворянина, ни охотой, ни борзыми, ни рыбалкой. К проблемам сельской жизни он тоже оставался глух. Он не мог отличить сохи от плуга. Роль дурочки, которую Феклуша попробовала разыграть с отчаяния, у нее тоже не получилась. Устав от бесполезных хитростей любви, Феклуша решила взять паузу, тем более что эта пауза совпала с переездом Ильи в собственный дом.
– Какая ты дура, Феклуша!
Матушка Любава разочарованно сплюнула на пол после отъезда Ильи.
– Я же тебе говорила, как надобно было действовать. Если бы послушалась меня, то уже была бы хозяйкой Журавичей. Мирон, хоть ты, что скажи этой неумехе…
Отец Мирон кивнул головой в знак согласия с супругой и произнес:
– Истину глаголишь, ладушка моя!
– Я же говорила тебе, да что повторять пустое, – не унималась Любава, – нужно было напоить его до чертиков, Мирон с Кузьмой подсобили бы в этом, уложили бы его немощного спать, а ты, прокралась бы ночью к нему, да в постельку бы легла раздетая. А утром, как он проснется, сразу в слезы да в петлю.
– И причитала бы по больше на тему кому я такая порченная теперь нужна, – со смехом вставил реплику в монолог Любавы батюшка. можно вернуть, а мы с Мироном тебе подсобим – Да не перебивай ты, Мирон, прости Господи, – продолжала поучать попадья младшую сестрицу, осеняя себя крестным знаменем.
– У них там, в Москве почитай такое тоже не приветствуется, огласка ему не нужна, он бы по беспамятству и из-за жалости и женился бы на тебе. Мирон тихонечко вас обвенчал бы, а ты, корова тугодумная, со своей светлой любовью такой шанс упустила и все испортила. Тьфу, на тебя! Глаза бы мои на тебя не глядели! Убирайся прочь да подумай, ведь и сейчас еще не поздно, все еще
ГЛАВА 12.
После переезда в свой дом, Илья с головой ушел в хозяйственные заботы. По началу, времени у него оставалось только на сон. Сперва потихоньку, затем все больше и больше, крестьяне начали свозить оброк, рассчитывая к Рождеству полностью рассчитаться с барином. Начиная с утра, к его 'терему' подъезжали подводы, и крестьяне
