чистоту и уют. Он искренне привязался к Феклуше, и ее присутствие в доме сделалось постепенно незаменимым.
Ее Взгляд, полный любви, направленный на объект своего обожания, каждый раз красноречиво говорил о ее чувствах. Молчаливая за работой, слегка отрешенная, она была загадкой для Ильи. Он искренне недоумевал, как в такой среде, в которой она воспитывалась, среди сплошных сорняков, мог прорасти такой цветок, внутренняя красота которого долгое время не была раскрытой. В его взгляде, направленном на Феклушу, читались лишь теплота и благодарность и ни каких чувств, кроме как братских он не испытывал к ней.
Как-то вечером, в доме у отца Мирона, помогая по хозяйству кухарке- приживалке Варваре, Феклуша не сдержала своих слез и невольно расплакалась. Варвара отложила жаровню, которую до этого оттирала песком, вытерла руки об фартук, подошла к Феклуше и стала утешать ее.
– Не плачь, дочка, все еще утрясется, – молвила она.
– Откуда ты знаешь, Варвара, от чего я плачу?
– Тут и так все ясно, – усмехнулась та, – ты безответно влюблена в нового хозяина.
Последние оковы терпения пали и Феклуша излила душу Варваре до последней капли, и, вытирая дрожащими пальцами предательски выступавшие слезы, спросила, ни как, не надеясь получить толковый ответ:
– Что мне делать, Варвара, он меня совсем не любит?
Варвара улыбнулась, по-матерински погладила рукой Феклушу по голове и произнесла в ответ:
– Не плачь, девка, у тебя все еще впереди, главное не сдавайся.
– А делать-то что? Я вроде уже все перепробовала, и ни какого толку.
– Как это что? – удивилась Варвара. – Нужно дать ему приворотного зелья и дело с концом. В миг полюбит и ни куда не денется от тебя.
Варвара говорила это спокойно и сдержанно, словно речь шла о самом обыденном, голос ее был мягким, обволакивающим и успокаивающим. Под действием ее гипнотического голоса Феклуша находилась, словно в тумане. Обращение к неведанным силам пугало ее. Духовное воспитание, полученное от отца- священника в детстве, запрещало даже в мыслях думать о 'бесовском' способе, но женское коварство и неразделенная любовь говорили ей другое. Внезапно в голове родилась кощунственная мысль, словно кто- то нашептывал ей ее на ухо:
– Попробуй! А может и впрямь поможет?
Цепляясь за соломинку и отгоняя от себя последние сомнения по этому поводу, Феклуша спросила:
– Ты это серьезно, Варвара?
– А как ты думаешь? Разумеется, серьезно. Опоить мужика самое милое дело.
– И что, получится?
– Конечно. Станет ласковый и пушистый, словно домашний котенок. Глазом моргнуть не успеешь, и он у твоих ног. Главное, чтобы он не знал об этом.
– А ты умеешь варить это зелье?
– Что ты? Господь с тобой, деточка, я еще не хочу в аду гореть.
– А что будет со мной, ведь Господь меня накажет? Я боюсь, – честно призналась Феклуша.
– А остаться старой девой ты не боишься?
– Но ведь это грех? Бог, он ведь все видит!
– Да разве это грех, Феклуша? Грех, это наведение порчи, когда хочешь жестоко отомстить, и человеку через это дело становится худо или совсем извести его. А тут, дело чистое, я бы сказала даже светлое и угодное высшим силам. Ну что тут плохого, когда создается новая семья, ты просто открываешь ему глаза, и не собираешься причинять ни какого вреда. Ты вроде как снимаешь с его глаз завесу, а грех, если он все же здесь и есть, ляжет на плечи того, кто сварит это зелье. Ну, я тебе сказала все, а ты хорошо подумай, прежде чем принять решение, Феклуша.
– А где же найти колдунью? Может, ты знаешь, Варвара?
– Слыхала я про одну ведьму. Кстати, живет она неподалеку от деревеньки твоей старшей сестрицы, за лесом на болоте. Только она просто так за красивые глазки ни чего не делает.
– Я понимаю Варвара, у меня есть, все отдам, только сведи меня с ней.
– Да как же я тебя с ней сведу? Пешком мы туда ни как не доберемся.
– Что же делать, Варварушка, помоги родненькая! Век не забуду! Всю оставшуюся жизнь Богу за тебя молиться стану.
От безысходности Феклуша снова заплакала. Горькие слезы градом катились из ее глаз.
– Да не реви ты! Перестань, дай сообразить.
Феклуша потрясла головой в знак согласия и постаралась взять себя в руки.
– Ты вот что, главное о нашем разговоре ни кому не сказывай. Про это должны знать только мы с тобой. Сейчас дороги плохие, кругом беспутица, но не сегодня так завтра мороз все же ударит да скует своими оковами землицу. Ты заранее уговори Любаву да возьми у нее разрешение навестить старшую сестрицу, скажи, так, мол, и так, хочу перед Рождеством у нее погостить денек другой да на племянников полюбоваться. В этом нет ни чего предрассудительного. А на обратной дороге мы и заедем к этой ведьме да проблемку твою там и разрешим. Бог даст, все у нас получится. А сейчас иди к себе, а то Любава учует неладное…
Весь следующий день, Феклуша не выходила из дома, терзаясь в сомнениях. Она мечтала вырвать у судьбы кусочек своего женского счастья, но боялась получить его таким путем. Вконец измучавшись, она упала на колени перед образом Богоматери и стала горячо молиться. Постепенно образ любимого мысленно появившийся у нее перед глазами вытеснил лик Святой Девы. Поймав себя на мысли, что она не молится, а опять думает об Илье, Феклуша сбросила наваждение и обратно обратилась к Богоматери:
– Дева Мария, разреши мои сомнения, помоги мне. Он не любит меня. Он богат, знатен, красив и статен и я не нужна ему. Я искренне люблю его таким, какой он есть и готова любить его и в горе и в бедности. Может быть, если бы он стал калекой убогим и бедным, то тогда полюбил бы меня? Ой, Господи, что я говорю, прости меня Святая Дева за мой язык, я не желаю ему зла…
Феклуша долго молилась. Успокоение в ее истерзанную душу ни как не приходило, лик Святой Девы безмолвно смотрел с иконы на нее глазами полными печали. Наконец, Феклуша встала с колен и подошла к окну. Она приняла решение, как нелегко оно досталось ей, она выстрадала его и, отбросив последние сомнения, Феклуша с взглядом полным решимости, отправилась к Любаве.
Матушка Любава занималась своим привычным делом, а именно как всегда, пилила мужа.
– Что сиднем сидишь, бездельник. Другие мужья к Рождеству своим женам подарки дорогие готовят, а от тебя разве дождешься? Дети и те, полуоборванные ходят. Постыдился бы, а тебе хоть бы хны! Старшего то, Николушку, уже определять надобно, а ты до сих пор не поговорил на счет него в епархии, о чем думаешь только. Вон у Дашки, сестрицы моей старшей, все как у людей, и муж, и дети и добро на черный день успевают наживать, а ты, размазня, прости Господи…
Отец Мирон молча выслушивал ежедневные упреки жены, он прекрасно знал, что Любаву хлебом не корми, только дай оторваться на ком- нибудь. Крутой норов жены ему, как ни кому был хорошо известен. На заре своей молодости, Мирон брал себе в жены ни какого-нибудь морального урода, а с виду приличную бабу. Последствия этой погибельной сделки, к сожалению, обнаружились слишком скоро. Не успел он сделаться иереем, как на своей шкуре убедился в правоте поговорки, которая гласила, все, что дешево то гнило. С самого первого момента семейной жизни все начиналось с условий, требующих буквального исполнения. Затем начались ссоры, в ходе которых, Мирон всегда оставался побежденным. Он начал ненавидеть все, до самых стен дома, в котором жил. Быть дома для него казалось мукой и он, начал искать случаев, быть вне его, в приходе, в сторожке у причетников, где бы то ни было, только не дома. Не имея нравственной точки опоры, от семинарии с предрасположением злым, он принялся за чарку для начала, чтобы заглушить горе, а затем чарка сделалась для него потребностью и обратилась в страсть.
В этот раз отец Мирон быстро устал слушать упреки жены и осторожно, чтобы не разозлить Любаву еще пуще, все же решил прервать монолог супруги:
– Ладушка моя, успокойся. Ты же знаешь, что церковь наша покосилась вся. Требуется ремонт, а деньги, что собраны с прихожан, должны пойти на богоугодное дело.
– Богоугодное дело, говоришь? А обо мне, о детях ты подумал? Хозяина Журавичей нового кормили, поили вот пусть он, и подсобит тебе, даст мужиков и денег на ремонт церкви.
– Неудобно как-то, Любава, просить у него.
– Неудобно было мне, дуре набитой, от тебя, ирода, детей заводить да ничего, перетерпела. Сколько мы на него и его холопа продуктов перевели, не подсчитать, Феклуша вон у него почитай каждый день пропадает, а она ведь на барщину к нему не нанималась. Разве я не правду говорю?
Мирон, опустив голову, молчал. В этот момент, самым желанным для него было провалиться сквозь землю лишь бы не слушать Любаву, да разве от нее так просто отделаешься. В самый разгар семейной перепалки в горницу вошла Феклуша.
– Явилась, корова! Чего тебе надобно?
– Любавушка, милая, – осторожно начала Феклуша.
– Это когда я успела для тебя милой стать, переключилась попадья с мужа на сестру. – Раз я милой стала, значит, просить что-то будешь, если вещи новые к Рождеству, то денег у меня нет, вон у Мирона проси, а лучше у своего Ильи у него их много, чтоб ему пусто было. Говори, чего хочешь?
– Не нужны мне вещи новые, хочу только дозволения у тебя испросить.
– Ну, давай, говори чего надобно?
– Перед Рождеством хочу сестрицу нашу старшую навестить, а то соскучилась по племянникам.
– Чего это вдруг? Тебе что, моих детей не хватает? А кто же тебя туда повезет? – задала вопрос Любава и уперла тяжелый взгляд на мужа.
– Перед Рождеством я ни как не могу, дел по горло, да и Кузьма тоже, – стал испуганно оправдываться отец
