«Мерседес» остановился на светофоре, между нами урчал двигателем чернильный «вольво».
- Чак-Чак, - мой голос был хриплым от волнения, - видишь вон тот серебристый «мерс»? Езжай за ним, но так, чтобы водитель не заметил хвост.
Качок гнусно осклабился.
«Вольво» свернул на следующем светофоре. Серебристый «мерседес», в свою очередь, продолжал уверенно катить по Кварталам, к реке, пока не затормозил и не припарковался на врезанной в тротуар стоянке.
- Нет-нет-нет, поезжай, поезжай! – затараторила я, вжимая голову в плечи и сползая по сиденью. – Свернешь на следующем повороте и припаркуешься там.
- Палисси, в тебе пропадает заправский бандит!
Завороженная увиденным, я пропустила его слова мимо ушей. Тем временем, дверца «мерседеса» открылась и на расчищенный от снега асфальт ступили дорогие замшевые ботинки на шнуровке. Темно- серые джинсы. Коричневая кожаная куртка. Рыжие волосы аккуратно уложены. Выспавшийся, элегантный, опрятный. Не подозревающий о том, что я смотрю на него. В эту самую секунду я почувствовала себя аллигатором, выжидающего верной секунды для атаки на подошедшего к воде оленя.
- Олень, значит, - пробормотала я. – Гребаный олень, черт бы тебя долго драл.
- Может, расскажешь, что происходит?
Следуя моим указаниям, Чак-Чак свернул и припарковался возле закрывшегося на дневное время суток тату-салона. Я не сразу сообразила, почему у меня жжет в груди. Оказывается, я задерживала дыхание. Шумно вдохнув, я нетерпеливо проговорила:
- Жди в машине, я скоро вернусь.
- Не-а. Не катит.
Я замерла и посмотрела на Чак-Чака.
- Отлично. Идем. Только вначале скажи мне вот что: как быть с Деревским. Может, сделать ему новогоднюю скидку и оставить в машине? Тогда уж я точно лишусь второй половинки «хлебного шарика».
- Что ты имеешь в виду под… - здоровяк нахмурился. Встряхнув головой, он непонимающе глянул на меня: - Что еще за шарик?
- Не важно. Я хочу сказать, Деревского нельзя оставлять одного. Из этого следует, что он должен быть под твоим присмотром. Никаких «но», - предупредила я.
И, отстегнув ремень безопасности, вышла из авто.
- То был что, дружок твой? – беззлобно полюбопытствовал Чак-Чак.
- Да, то был мой дружок.
- То был Громов, - Лев с отвращением уставился на меня с заднего сиденья. – Он оценит твое исполосованное лицо.
Мой голос не дрогнул:
- А как же, Арина ведь старалась.
Я не стала говорить ему, что раны от арининых ногтей болели уже не так сильно, как полчаса назад… Позволив вспышке надежды затуманить доводы здравого смысла, я медленно сжала правую руку в кулак. От пронзившей руку боли на глаза навернулись слезы. Нет, с этим придется помучиться. Лев, судя ликующему выражению физиономии, по-своему истолковал мои слезы. Мне, впрочем, было лень доказывать ему что- либо.
- Будешь вспоминать о ней всякий раз, глядя в зеркало, - прошипел он.
«Зато ты забудешь о ней уже завтра». Много оскорблений крутилось на языке, но я проглотила все до последнего. Я не стала спорить с ним. Если ему хочется, пусть думает, что я оплакиваю свой загубленный товарный вид. Деревский не знал ни о том, что я коматозник, ни о зерне категории «А». Ах, блаженное незнание.
- Ага, - улыбнулась я, захлопывая дверцу.
Стекло опустилось, и Чак-Чак перегнулся через пассажирское сиденье.
- Уверена, что не нуждаешься в сопровождении? Я могу оглушить Деревского и засунуть в багажник, - это было произнесено совершенно будничным тоном. – Багажник-то вместительный… Не бузи, конь, я не шучу, - Чак-Чак свирепо зыркнул на блондина.
- Да, уверена. Скоро вернусь.
Теплее не становилось. Я тенью скользила по заметенному тротуару; под подошвами хрустел снег. Из- за колючего мороза правая кисть налилась пульсирующей тяжестью. Я на полном ходу толкнула дверь и вошла в ресторанчик, запустив за собой снежинки, которые тут же осели капельками на паркет. При взгляде на холодильную витрину я с удивлением резюмировала, что не отказалась бы от плотного завтрака. Неужели после всего, что я пережила этим утром, я могу думать о еде? Выходит, что да.
А вот и Богдан за дальним столиком, изучает меню. Он выглядел решительно настроенным на утреннюю трапезу и, следовательно, не собирался портить мой праздник души и именины сердца, сваливая раньше времени.
Никто не остановил меня, когда я направилась в сторону двери с табличкой уборной. Я закрыла дверь на замок и подергала ее для полной уверенности. Затем медленно повернулась к зеркалу. Господи помилуй!
Я открутила кран и, сунув под теплую воду левую, здоровую руку, умылась. Вода на дне раковины приобрела едва заметный ржавый оттенок. Оторвав сразу четыре салфетки, я промокнула лоб, щеки, подбородок и шею. Ранки больше не кровоточили, процесс заживления, благодаря зерну, набирал обороты,
