туман начал рассеиваться. Солнце вытекало на гладь пруда, как желток на сковородку.
Однако следующую ночь никто не отменял. Толян, видимо забил на Молебную и какое—то неопределенное время надо было здесь доживать. Природа, меж тем, ненавязчиво, беззаботно напоминала о том, что осень не за горами. Никаких явных признаков — желтеющих листьев, портящейся погоды. До этого еще далеко. Хотя, понимать намеки — это тонкое искусство. Что—то стало холодать, не пора ли нам поддать? Но вместо поэтического загула с утра я решил сосредоточиться на прозе трудовых будней. Предстояло обеспечить себя на ночь дровами.
Осмотр берега на расстоянии, пригодном для стаскивания дров к вагончику дал мало результатов. Точнее — результатов было как кот наплакал — сколько не ори, да не мяргай слез больше не становиться. Не стало больше и дров. В воде тоже ничего не плавало — погода стояла тихая, — ни ураганов, ни ветров, и в пруд ничего не нанесло, не повалилось.
Затеять экспроприацию у бесхитростных местных жителей мне не позволяла совесть. Потому я, прихватив, топор отправился в лес. И то дело — во—первых местные просторы я освоил только в границах деревни, во—вторых где как не в лесу разжиться топливом.
Сказано—сделано. И вот уже солнце ощутимо печет мою подсыхающую макушку, а я спасаясь от надвигающегося зноя, почти бегу к ласковой прохладе леса. И только легкая ломота под ребрами напоминает о недавнем морозце.
Местный лес представлял из себя поросший деревьями склон достаточно крутой горы. Вообще местность вокруг деревеньки была сильно пересеченной — холмы, горы, скалы. Исключение составляло разве что огромное поле в долине сразу за Молебной и пруд. Так что легкой прогулки у меня не получилось. Это вам не важное расхаживание павлиньей поступью по борам и паркам, растущим на ровной, как поверхность зеркала, земле. Это там ты можешь вальяжно бродить по просвечиваемым от верху до низу посадкам, от сосенки к сосенке, от кустика к кустику, обходя глянцевый, как с дешевого календаря, муравейник, да легонько перепархивая через поваленный ствол высохшего дерева. Тут прогулочный шаг был не уместен.
Тут надо было лезть непрерывно в гору и отмахиваться от упругих еловых веток, бьющих со всех сторон тебе в лицо со скоростью хорошей теннисной подачи. Едва я отодвигал одну ветку, как она, туго переплетенная с такими же соседскими, приводила в движение целый механизм. И ароматные, пахучие, ощетиненные иголками ветви со всех сторон начинали хлестать меня, как бы специально выбирая незащищенные участки тела.
Да и под ноги смотреть было совсем не лишним. Всякая мелкая растительность отчаянно цеплялась за ноги как за последний шанс, и всячески затрудняла путь. Сухие коряги и ветки, шишки и еще влажная от тумана трава грозили оборвать мой путь, пытались свалить с ног и скатить вниз, к подножию, откуда я начинал свое восхождение.
Но это была только одна сторона медали. Другой же, гораздо более сияющей, начищенной и отполированной стороной, фасадной и главной частью награды было то, что я находился в самом настоящем, всамделишном, диком лесу. Не в исползанном вдоль и поперек грибниками придорожном лесочке, в неизгаженном кострищами от прошедших пикников парке, а в саморослом, никем не тронутом лесу.
Здесь ели, выставляя на показ свои вершины, торчали в небо угрожающе, как ракеты на дежурстве. Только хмурилось небо и они чернели, словно бы говорили — ну давай, попробуй, возьми и сломай нас, мы принимаем бой. Мы выдержали не одну битву цепляясь сначала семечком за почву между камней, после прорастая маленьким деревом, выдерживая бешеный напор тающих снегов, вытанцовывая под потоками грязи, отбиваясь от катящихся камней. Мы немало вынесли, когда подросли, и ветер шатал и тряс наши стволы, пытаясь их переломить. Иногда ему это удавалось и вот они, тела наших товарищей, сердечных друзей и милых подруг лежат у наших ног, и гниют, и плачут. А мы даже не можем наклониться, чтобы их похоронить.
Мы обречены торчать вершинами в небо, нести караул, и вести вечный бой со стихией. Нас гнет ветер, крутит ураган, точат жуки и черви. И мы падем, когда нибудь мы все падем. Ну а пока мы не пали давай, попробуй, рискни, обезумевшее небо, соверши еще одну, стотысячную попытку нас подмять.
Но, пока не время, пока мы в силе. И ветер, со слепою яростью будет шатать и терзать нас. И сойдя с ума от бесплотных попыток, унесется в бешенстве прочь, или, обессилев, сгинет. Рухнет у наших ног и будет тихо скулить, шевеля траву под опрелыми боками наших товарищей. Пока мы в силе. Пока все за нас.
Так, казалось мне, говорил лес лишь только набегали тучи, а когда они исчезали и появлялось солнце, верхушки елей зеленели и приветливо топырили свои косматые лапы. Вот так—то лучше, слегка задираясь и дразнясь, говорили они небу. Вот так—то намного лучше и мы, которые всегда стоим на одном месте, знаем это гораздо лучше чем ты, вечное небо, которое всегда в движении. Мы все понимаем лучше тебя, хотя все, что мы видели в своей жизни, это склон, лес и окрестности. Ты же видело все, было везде и знаешь неимоверно больше. Знаешь больше, а понимаешь меньше. Вот так—то небо! Так что давай, не нуди, и свети себе солнышком, да поливай нас в меру дождиком и все у нас будет с тобой хорошо.
И перемирие, в виде хорошей погоды, являло собой первозданную красоту. Грозную, но завораживающую красоту нетронутого уголка природы. Перемирие отображало смысл вечной борьбы между собой её различных, таких непохожих стихий. Оно, это перемирие, было нужно для достижения краткосрочной гармонии. Ибо к чему борьба и за что — если не за гармонию и красоту. К чему труд, если он вечен и не наступит отдых. К чему война, если за ней не наступит мир?
Так думал я, поднимаясь все выше по лесу и внезапно, может быть в первый раз в жизни, ощутил себя тоже частью природы. Понял, что я её дитя. Противоречивое, непонятное, малоумное и никудышное, но дитя.
А склон тем временем сначала выположился, а потом и вовсе перешел в плоскую вершину. Это стало понятно не сразу. Сначала перестало сбоить дыхание и перестало отсекать поясницу. Потом глаза ощутили, что солнечный свет стал более ярким. Его уже не заслоняли нависающие со склона ветви. Стоять на одном месте стало гораздо удобнее. Не нужно было подаваться вперед, чтобы удержать равновесие. В общем я вскарабкался.
И не спеша пошел себе, отдышавшись, и пораскинув как следует мозгами, что даже если я и найду здесь дрова, то спустить их вниз с этакой кручи у меня не будет никакой возможности. Что ж прогуляюсь просто, подышу лесным воздухом, ароматами и запахами. Вот и ложбиночка какая симпатичная. Да что еще немаловажно почти без мусора всякого лесного — веток да поваленных стволов, как расчистил кто специально для приятных прогулок. Да тут, гляди ты, и тропинка какая—то имеется. Нет, точно, натоптанная тропка.
Я остановился, размышляя. Если тропинка — людских рук дело, это одно. А ежели зверьем натоптанная, то совсем другое. Мне совсем не улыбалось встретиться с какой—нибудь рьяной мамашей—
