Песня проникала в душу легко и глубоко, как засапожный воровской нож в сердце. Под конец она просто ввела меня в транс, какой наверное испытывали все беглые каторжане от таких вот тягучих «жалестных» песен. А с трансом этим одновременно застила мне глаза пелена и с ней пришло воспоминание, откуда я эту песню знаю. Тот же голос, только тихо—тихо пел ее бывало, когда я валялся, в беспамятстве, у Федоса в бане. Это была Настя.
Когда морок исчез я уже был на полянке, почти в центре ее, посередь странных столбов. Светило солнце, лес был полон птичьего гомона, приветливо поддувал ветерок, а девушки не было. Я был один и как—то особенно остро переживал свое одиночество.
В который уже раз за сегодняшний день я чувствовал душевное потрясение. Терзания налетали на меня и счищали, как ветер — суховей, наносную шелуху. А вместе с ней сбивали спесь и норов. О, Господи, когда же все это закончиться! Когда же я, наконец, успокоюсь и умиротворюсь. За что мне это.
Девушки нигде не было. Пропала, как огневушка—поскакушка из сказки. Как русалка, закружила песней, заворожила, лишила на время рассудка, а потом отвела глаза и сгинула как и не было.
Ошалелый, я не сразу понял откуда пришел и как теперь выбираться. Осмотревшись, понял, что странные столбы, огораживающие площадку, это вовсе не столбы, а высокие пни когда—то росших здесь деревьев. Их будто кто—то гигантский переломил, как спички, на высоте около трех метров. Обломки стволов лежали тут же, на земле, почти истлевшие. Их явно стащили со стволов и уложили по краям площадки в правильный квадрат.
Все это напоминало скорее площадку для игр, какие любит обустраивать детвора в укромных парковых уголках для своих важных детских дел, если бы не относительная отдаленность от деревни. Да и обломленные на одном уровне, могучие деревья — это не каждому взрослому посильная работа.
Местечко было странным, но еще больше я оторопел, когда, оступившись, подался спиной назад. Спина моя уперлась во что—то холодное и заунывный жуткий гул вдруг завибрировал и взвился за моими плечами. Я инстинктивно вжал голову в плечи, закрыл ладонями уши и присел, ссутулившись.
Когда звук, истончившись, исчез в вышине я осторожно разжал уши, но все так и сидел, не вставая, боясь даже представить, что за жуткое неведомое нечто находится у меня за спиной. А за спиной было тихо. Я посидел еще, потом осторожно опустил руки к земле. Сзади не последовало никакой реакции. Я загреб в ладонь песок и, не оглядываясь, кинул его за спину, тотчас, в страхе, вжав опять голову в плечи. Крупицы песка ударились о что—то и покатились, шурша по этому неизвестному к земле. Звук был тихий, слегка гудящий, как будто сзади стояла металлическая бочка.
Ноги, между тем, затекали. Я осторожно протянул назад руку и попытался осторожно, кончиками пальцев, как оглаживают невесомый шелк, ощупать странную штуковину. Черт знает что промелькнуло у меня в голове за это недолгое время. Какие только догадки не успели родиться и умереть в моей бестолковой голове — от чудом выживших в здешних дремучих просторах динозавров, до шаманов с колдунами и реликтовых гоминоидов. А под рукой оказалась сталь.
Не в силах больше уже мучиться догадками и сомнениями я резко, по— лягушачьи прыгнул вперед и тотчас, как это делают в фильмах про спецназ, героически перекатился на бок. Наверное у меня получилось комично, потому что я услышал, где—то вверху, за скалой задорный хохоток. Ну погоди, певунья! Только разберусь, что это тут за фокусы.
Фокус оказался, между тем, презанятнейшим. За моей спиной торчала из земли вверх рельса. Но что это была за рельса. Она была перекручена в спираль из нескольких концентрических витков и немыслимо обвита непонятно как сплетенными обрывками арматуры и проволоки. И еще, почти по всей своей закрученной длине, от верху и до земли, она была разодрана вдоль, как полоска бумаги. Вдоль! При малейшем прикосновении вся эта конструкция и издавала мерзотный звук.
Невозможно было представить себе силу, которая бы создала эту чудовищную фигуру. Не хватало воображения, чтобы обрисовать себе образ обладателя этой безграничной мощи. И нельзя было, будь ты хоть трижды гений, понять смысла этого поступка. Это было чем—то невероятным.
Казалось, будто кто—то огромный, тысячекратно превосходящий всех известных мировой культуре великанов, забавляясь, крутил вокруг пальца пучок разнокалиберных проволочек, навивая, забавы ради, пружинку. А потом ему это надоело и он ее походя бросил. И вот она полетела—полетела, да и вонзилась, со страшной силой с неведомых высот в землю. Только такое я нашел всему этому объяснение. И оно было
