Вернулся генерал с туркой с дымящимся кофе, прошел к холодильнику и достал из фризера торт — мороженное. Резать его ножом было тяжело: тот скользил, отрезая слишком тонкие ломти.
— Он что, брал на работе отпуск? — навел Алекс своего собеседника на нужный след.
— Да, для операций в Эстонии — брал… Впрочем, все врачи его ранга делают в таких случаях то же самое…
Это и надо было Крончеру. Алекс кивнул: он как бы дал знать, что понял и сразу осведомился:
— Как вы думаете, по выполнению задания… Если моя работа в Москве признана будет удовлетворительной…
Генерал смотрел на него удивленно.
— Я могу расчитывать на недельный отпуск, господин генерал? Крончер бросил на него кроткий, спокойный взгляд и пошевелился в кресле.
— Полагаю, что да… Кстати, — спросил генерал, — если это не секрет: а где бы вы хотели провести свой отпуск? Дома? В Европе?
— Нет, здесь…
— Вам так понравилось в Москве?
— Я еще не был ни в одном музее…
— Ах да, — ни в одном музее! — пробормотал про себя генерал. — Ну чтож, я договорюсь, чтобы вам предоставили музейную неделю, — добавил он.
С минуту молчали оба, а потом последовал вопрос, который несколько озадачил Алекса.
— Как у вас с Чернышевыми? Знакомство формальное? Или проклевывается что- то вроде личных отношений?
Теперь, когда они трое — он, Чернышев и Анастасия — разузнали все друг о друге и, снюхавшись, втроем дурачат начальство, все для него упростилось.
Алекс и глазом не моргнул:
— Сегодня еще трудно что-то сказать…
— Не здесь ли живет лауреат литературных премий, поэт Анатолий Чернышев? — спросил Виктор, когда за дверью раздал ся голос отца. — Ну тебя…! — послышалось в ответ. Дверь открылась, и маленький, с редким седым хохолком на голове пожилой мужчина энергично запечатлел на небритом лице сына отцовский поцелуй.
— Знакомьтесь, Алекс Крончер… — подтолкнул впереди себя коллегу из Израиля Виктор.
— Крончер? — спросил, словно что — то припоминая, Чернышев- отец, отступая в прихожую. — Скажите, это не ваш род ственник — известный немецкий…
— Не его, папец! — перебил Виктор. — Его — родственники молятся у Стены Плача в Иерусалиме.
Отец несколько озадаченно посмотрел на сына, но что — то подсказало ему, что на этот раз его не разыгрывают.
Алекса провели в большую комнату, всю обставленную полками с книгами и обкленную фотографиями: Чернышев — старший со знаменитостями. С Гагариным. Ивом Монтаном. Евтушенко в голубой шубе. Со Славой Зайцевым. С Фиделем Кастро.
— Брежнева и Андропова мы убрали, — иронически кинул Алексу Виктор, не ко времени…
Отец не обижался. Встречаются же люди с таким характером…
В принципе, подумал Алекс, здоровый и необидный юмор — гарантия хороших взаимоотношений. Если люди относятся друг к другу слишком серьезно, любая соринка в глазу рано или поздно обязательно вырастает в бревно. А тогда ничего хорошего не жди.
— Давно ли вы знаете нашего Витеньку? — подыгрывая сыновьему тону спросил отец. — Он у нас из — за повышенного романтизма стал завзятым циником.
— Я этого пока не заметил, — улыбаясь ответил Алекс.
— Тогда у вас все впереди. Если будете стоять на голове, как он, лучшего и более верного друга не найдете…
Чуть прикрытая насмешкой нежность — лучший рецепт для решения проблемы отцов и детей. Каждый видит в другом ребенка, которому надо обяза тельно прощать его шалости.
Минут через десять в квартиру зашла и всю ее заполнила своим телом и голосом крупная, шумно охающая и хлопотливая женщина: мать Виктора, как оказалось, — единственного инфанта в семье.
Каждый ее жест и шаг были заряжены непосредственностью и добротой. Теми, что даются Б-гом, как талант, при рождении.
Любое зло рядом с такими людьми тает, как ледяная сосулька в рукаве теплой шубы.
— Витек! — запричитала она. — Как же ты не предупредил?! Почему не сказал, что придешь с товарищем? Отец, собирайся в магазин…
— Оставь, мать, — Виктор загородил дорогу отцу. — и без того у вас холодильник — как елисеевский магазин. Тащи, что есть…
— Ну, как вы этим обойдетесь?…
— А вот так, — подмигнул он Алексу.
Крончер не чувствовал той неловкости, какая обычно возникает в первый раз в чужом доме. Царившая здесь атмосфера была снисходительной и миролюбивой.
— Когда споры и конфликты отгорят, обиды ржавеют от времени, расхохотался, глядя на озадаченную физиономию гостя Виктор. — Это очень полезно для сохранения здоровой психики.
— Все зависит от возраста, — по-прежнему подыгрывая тону сына развел руками Чернышев- старший. — Амбиции разбивают об него, как об стенку, не только лоб, но и душу, и остаются только маленькие удовольствия: увидеть сыночка и внуков, чокнуться бокальчиками на днях рождений…
Вскоре их уже звали к столу.
Хозяйка накрыла его, как в дорогом и модном ресторане. Когда в доме появлялись гости, Чернышев- старший становился неумолим: из глубин буфета извлекались старомодные столовые приборы, на столе принимая парад рюмок и бокалов потел от усердия, хрустальный генерал — графин, а обилие блюд и закусок доказывало, что хотя придворная поэзия и обанкротилась, кое — что в ее сундуках все же еще осталось.
Крончера усадили по правую руку от хозяина, напротив увели ченных фотографий, на одной из которых молодой парень в форме десантника, удивительно похожий на Виктора, был снят рядом со знаменем части.
Чернышев — старший проследил за взглядом Крончера и напы жился от гордости, но сын тут же испортил ему праздник.
— Мой папа в детстве переживал, что не участвовал в боях против немцев: не пришлось по возрасту. Кстати, — если бы пришлось, он бы не относился к войне так романтично…
Но отец тут же взял реванш. Откуда-то сбоку, из секретера, появился альбом со стихами, которые писал Виктор в юности.
Алекс с удивлением узнал, что Виктор закончил английскую спецшколу и до седьмого класса еще играл на рояле. Что его любимыми писателями были американец — Хемингуэй и русский, о котором Алекс слышал впервые, — Андрей Платонов. К тому же, ока залось, что Виктор был дружен с теннисной ракеткой и даже участвовал в республиканских соревнованиях.
— Вообще, уверяю вас, Виктор наделен недюжиным литературным даром. И если бы не наша страсть делать все наоборот, мы бы давно прославили себя не как сыщик, а как писатель или поэт…
По всей видимости, хозяин дома перешел запретную линию, потому что его тут же постарался вернуть назад бдительный пограничный надзор:
— Папа у нас считает, что его профессия — самая-самая… — мать Виктора положила мягкую крупную руку мужу на ладонь.
Но сам Виктор воспринял родительскую эскападу более чем мирно и даже ухмыльнулся:
— Для одних, отец, литература — корова священная, а для других дойная. А я никогда не рвался быть дояром…
Сказано все это было с насмешливой ленцой, а главное — без нервозности и злости. Да и сам поэт- песенник воспринимал все более чем спокойно, даже доброжелательно.
