— Руки у меня чешутся, как бы не придавил я тебе глотку. Мне терять нечего: что два трупа, что три.
Глаза вора налились слезами:
— И чего ты не прибрал меня, господи, когда я на шапку годился?! Сколько себя помню, все на меня косятся как на нечистого! Доброго слова не слыхал! Никто не спросил: что у тебя на душе, братец? Что у тебя там творится, малыш? Что ворам, что мусорам — всем не нравятся мои глаза. И никто мне не верит, хоть могилой матери клянись! Даже когда правду ботаю. Братан уводил деньги из дому на гульбу, а старик все равно меня лупил: «Ты их спер, Думитре, по глазам вижу!» Что вы там видите, чтоб вам провалиться? Что там написано?
Он обхватил голову руками и зарыдал. Силе смягчился, взял его за локоть.
— Брось, Митря! Не так страшен черт, как его малюют… На, закури-ка лучше.
Вор изучал его сквозь щелочки век, пряча улыбку. Сработало! Он уронил еще пару слез для пущей убедительности.
Помолчали, вслушиваясь в гулкую ночную тишину.
— Давно воруешь? — В голосе Беглого звучало сочувствие.
— С четырнадцати лет… Предки померли, я один остался.
— Понятно. Улица тебя засосала.
— Я и сам постарался, что там говорить… А дальше — два месяца на воле, десять — в тюряге… — Он поднял глаза: — Верь мне, господин профессор, не пожалеешь. — И добавил шепотом: — Разреши тебе помочь.
— В чем?
— А чтоб уйти! Я знаю, ты лыжи навострил, видел веревку-то…
У Силе похолодело в груди. Он прислонился к стене. А вор зашептал скороговоркой:
— Знаю, господин профессор, я с ходу тебя раскусил… Имей меня за человека, я пригожусь, черта сверну, чтобы увидеть тебя на воле!
— Любовью ко мне проникся, да? Так, ни с того ни с сего…
Челнок опустил глаза:
— Доказать всем хочу, что я не Иуда.
— Только поэтому?
Челнок выпалил одним духом:
— Только, родненький! Ну пойми, впереди меня молва идет: где Димок, там и продажа… Каково жить-то?! Не успел сесть, меня уже оговорили. Все воровское племя меня опасается… Даже ты вот…
— Верно, даже я. Вор вздохнул:
— Знал бы ты, сколько во мне куражу сидит! Поверь в меня, дя Беглый, да шепни людям, что держу фасон, а если не выйдет по-хорошему, уж они-то сумеют меня наколоть.
Силе не спускал с него глаз.
— Продашь — на пощаду не рассчитывай!
— Ясно! Я же видел твои кувалды… — Ладно, Митря, попробуем.
Челнок схватил его руку и поцеловал. Дрожь побежала по телу Беглого, как от прикосновения змеи. Два слова копошились в голове, но язык отказывался их связать:
«Поцелуй Иуды!»
Глава II. Мал, да удал
Старик снял очки и протер их, улыбаясь: «Но это же просто — человек врет!»
Луна посеяла луч света. Разлученные тополя, словно пять погашенных свечей, тихо ткали свою тень. Силе Драгу оторвался от окна.
— Спишь, Митря?
— Нет, дядя, — ответил вор, поворачиваясь на бок. — Думаю. Запутанная штука эта жизнь, хоть вой! — Он горько усмехнулся.
— Что так?
— Помню, полюбилась мне одна, Жени звали. На саму Богоматерь не смотрел, как на нее! Юбки свои стирала в моих слезах!
— Роковая женщина…
— Адское зелье! Обовьют мужика, обожмут, высосут всю кровушку до последней капли! До исступления доводила, не веришь? Кровати с ней ломал!
— Охотно верю, вон ты какой здоровяк!
— Ну, может, и не ломал, а только совсем она меня с ума свела, чертовка. Речи лишился, ходил как чумной…
— Да-а, вот это любовь!
— Думаю, она меня приворожила, господин профессор. Черных кур в печь кидала!
— Это чтоб удержать?
— А то как же!
— Чтоб не лишиться такого красавчика!
— Смейся, смейся.
— Я не смеюсь, Митря.
— От этаких, которые из нашего ребра сделаны, чего угодно жди… Дарил я ей и кольца с каменьями, и браслеты… Взломал галантерейщика, чтобы добыть ей шмоток. Дурак…
— Попался? Недомерок вздохнул:
— Срок получил.
— Сколько дали?
— Два с полтиной. Я сосал лапу в кутузке, а эта стерва ставила мне рога с домушником из Дудешть, Шпилькой звать.
— Знаем такого.
— В конце концов он тоже тюрягой кончил… Вертихвостка, сука, — заключил Челнок с отвращением.
Беглый достал пачку сигарет.
— Спички есть?
Ночь растратила всю свою темноту. Сквозь жалюзи просвечивала заря цвета спелой черешни, курилась утренняя дымка.
— Зашла русоволосая в село, а мы и не заметили… — Челнок любовался зарей. Он страстно, глубоко затянулся. — Всю ночь ломал голову, поверить мне или нет?.. Так?
— Брось.
— Значит, так. Дрейфишь, как бы я тебе ножку не подставил.
— Ты мой верный друг? — Профессор удерживал чинарик кончиками пальцев. Тонкая струйка дыма плела голубые арабески. — Сколько тебе лет, Челнок?
— Сорок пятый разменял, в женский день… Вот когда надумала мамаша выпустить меня на свет!
— Мы одногодки.
— Тоись как?
— Мне тоже в этом году сорок четыре исполнится, на рождество.
Вор подавился смехом:
— Батей меня впредь называй, малец ты желторотый!
— Мне, Митря, дали десять, а отсидел я только шесть. Считай сам…
— Да уж! Если снова сцапают, то выйдешь как раз под пенсию. Так и вижу тебя о трех ногах с
