рожками, не желает мне помогать, но тем не менее… — Беглый положил ему руку на плечо. — Не готовить нам на одной плите!
Побелев, Димок спросил, еле шевеля губами:
— Почему?
— В одном горшке не место двум варевам: компоту и щам. Одно из двух. Я попал к полосатым, но не хочу принять их веру. Дурному легко научиться. А я пытаюсь прожить честно, Димок. Так, чтобы не стыдиться себя. А у тебя другое на уме…
— Черт у меня там!
— Не тот ты человек, чтобы переродиться за ночь, не серчай.
— Не серчаю.
— Так что…
Глаза вора увлажнились.
— Хорошо, дя Беглый… Как скажешь.
— Плохо ли, хорошо ли, но так! Сегодня братец Бурда принесет мне деньги, разделим их пополам и…
— Да подавись ты своими деньгами! Не надо! — Он положил ключ на стол и поднялся. — Будь!
— Митря!
Вор ушел прочь, не оглядываясь.
Небо затянули тучи. Ленивый ветер выметал жару, накопленную пыль. Голопупые ребятишки играли в бабки, лаясь по примеру взрослых. Чертополох, наводнивший канавы, наполнял округу дурманом. Беглый остановился на ветру и глубоко втянул воздух в легкие.
— Василе Драгу, именем закона вы арестованы! Жесткий, повелительный голос за спиной. Беглый не пошевелился.
— Руки вверх!
Он почувствовал укол меж ребер и поднял руки, медленно поворачиваясь. За его спиной стоял вор… И смеялся до упаду:
— Чтоб мне сдохнуть, если ты в штаны не напустил со страху, а, дура?
Беглый почувствовал озноб. Руки его потянулись к глотке мозгляка.
— фу! Чтоб тебе, троглодиту, провалиться! Димок проворно отскочил в сторону.
— Смирил гордыню, петух?
— Как бы ты сам у меня не присмирел! Забываешься! У меня же сердце могло лопнуть, чокнутый!
— Гляди-кась, невеста!
Силе, ругаясь, пошел к обрыву. По другую его сторону начинались жилые корпуса — бетонные громадины с лесом антенн. Вор тащился следом.
— Чего ты увязался за мной?
— Для хохмы! Беглый рассердился:
— Ты мне проходу не даешь! Что я тебе плохого сделал?
На безопасном расстоянии вор дождался, пока пройдет гроза, и протянул пачку сигарет:
— На-ка, возьми гвоздь, потом скажу.
Они покурили на краю засыпанного мусором оврага. Димок присел на корточки, прикидывая расстояние до корпусов, и сказал со вздохом:
— Наступают хоромы! Теснят окраину, поминки ей справляют. Жаль!
— Смотри-ка, что у него болит!
— Болит, дя Беглый! Двенадцать лет я прожил в доме с глиняным полом. Поглядел бы ты, какая у нас на улице весна была, полынь что твой лес стояла! Марухи расцветали, черт сидел у них в глазах, не унять его было самой тяжелой работой. А теперь… — Он бросил окурок. — Вот какое дело, братец, ндравится тебе али нет, а я остаюсь при тебе!
Беглый крутнулся как ужаленный:
— Чего?!
— Сядь и слушай. Я один на свете, ты знаешь, мои померли, в семена пойти не успел — все больше по тюрьмам, други норовят продать… Один ты у меня остался, Силе перекрестился:
— Как это остался?! Выиграл ты меня, что ли? Оприходовал? Матерь божья!..
Вор не ответил. Беглый выждал, затем спросил:
— Зачем я тебе нужен, Митря? Чего ты ко мне липнешь?
— Одному мне не пробиться, дя Силе! С таким патретом никто передо мной двери не откроет. А тут еще этот шрам… Ты худо-бедно похож на человека… Потом… — он закрыл глаза, подавляя слезы. — Черт его знает, что со мной делается, нет мне покоя! Чуть что — выхватываю перо! Надо, не надо — думаю потом. Если вообще думаю!
— Я это заметил.
— Тошно мне, ой, тошно, кажись нужником от меня несет, хоть в петлю лезь! Человек я?
Димок плакал навзрыд. Силе отвернулся, он не выносил мужских слез.
— А с тобой я как в школе за партой. Выхвачу перо, смотрю — сердишься, и спрячу обратно.
— Прогресс, Митря!
— А как же! Смягчившись, Беглый вздохнул:
— Другими словами, хошь, не хошь, вкуси святой водицы…
— Попьем ее вместе! Авось и мне поможет.
Засунув руки в карманы. Силе шел вдоль оврага. Димок плелся сзади.
В сумерках они подошли к домам. Балконы были уставлены вазонами, герань озаряла окна кроваво- красным светом.
— Идешь на встречу с двоюродным братом? — спросил Челнок.
— Да.
— Гляди, как бы там тебя мусор не дожидался.
— Ты с ума сошел! Бурде я верю.
— Самому себе не верь, Беглый! — Димок вздохнул: — Что же… Думаешь, придет?
— Должен!
Трижды подходили они к месту встречи, но Санду Бурда не появлялся. Димок сыпал предположениями:
— Зацепили его после потасовки в Чишмиджиу?
— Исключено, — вздохнул Беглый. — Они его держат как наживку.
И на четвертый раз скамейка была пуста. Силе кипел.
— Позвонить ему, что ли?
— А нарвешься на бабу?
— Повешу трубку. Есть монетка?
Они отыскали таксофон на конечной остановке трамвая. Беглый набрал номер, глядя на красные вагоны, вытянувшиеся рядами.
— Санду? Что ж ты, браток, забыл?
Санду Бурда говорил осторожно, почти шепотом:
— Слава богу, позвонил! Дохлое дело, увязался один за мной, шагу ступить не могу.
— Я так и думал. Жена дома?
— Дома…
— Слушай и отвечай только «да» или «нет». Через час возникни на остановке трамвая, что у вас на углу.
— Ой!
— «Да» или «нет», братец! Закури и погляди на часы, будто кого-то ждешь. Подойдет двести пятьдесят четвертый. Даешь ему тронуться и вскакиваешь на ступеньку в последний момент. Вот и все.
— Как это…
— Вот и все!
