пощечин, набить мне карманы, а потом пинком под зад отправить подальше. В его намерения входило получить убедительные доказательства распутства, которым запятнала себя его жена, однако, каким бы оскорбленным он себя ни считал, как ни велика была жажда унизить жену и отомстить ей, какие бы материальные выгоды ни принес выигранный бракоразводный процесс, ему самому никогда бы не удалось додуматься до такого сложного плана.
— Раньше ты мне вешал на уши другую лапшу!
— В то время ты для меня не много значила…
Я вовремя уклонился от мокрого пушечного ядра — мочалки, запущенной мне прямо в лицо, в противном случае она загасила бы сигару, которой я собирался затянуться еще три-четыре разочка.
— И потом, — продолжал я, — велика беда, если б я отказался от денег, свалившихся с неба! На мое место он нашел бы другого, не менее подходящего исполнителя. Однако некто хотел использовать меня, и только меня. Во мне собраны все качества, отличающие превосходную марионетку. Следует еще спросить, как он мог меня заставить. Очень просто! Создав и упрочив мою репутацию непобедимого картежника, эти двое перестали бы помогать мне выигрывать. Повторяю, они делали ставку на мое самолюбие. Они были почти уверены, что в один прекрасный день заставят меня плутовать. потому что было время, когда я считался одним из крупнейших шулеров в этом городе.
— Меня уже ничто не удивит! А ведь когда-то ты делал вид, что обладаешь способностями совсем в другой области.
— В свое время я ими действительно обладал. Однако не успел это подкрепить соответствующим документом.
— Где ты учился?
— В медицинском.
— Ага!
— Что означает твое «ага»?
— Ничего. Рассказывай дальше.
Я сделал небольшую паузу, чтобы закрыть краны, — вода стала слишком горячей. Тем не менее — ни пара, ни дыма, хоть мы оба и курили, как турки. Отличная вентиляция!
— Почему они были почти уверены, что я начну жульничать? Потому что знали, как легко мне это проделать. Кроме того, они возлагали надежды на психологию завзятого картежника, который иной раз жульничает машинально, спасая или подстегивая свое самолюбие, не поддержанное вовремя другими стимулами…
Я бросил взгляд на экран телевизора. Звезды бухарестского балета, охваченные причудливым тремоло на пуантах, вызывали у меня примерно такие же чувства, какие испытываешь, открыв дверцу холодильника и обнаружив, что сосед по квартире слопал курицу, которую ты достал с таким трудом.
— И все равно я ни черта не понимаю! — Серена вторглась в мои мысли и заставила отвести глаза от густой чащи ног на экране. — Ты не мог бы выражаться яснее?
— Итак, приходит ко мне некто, которого я считал героем, рыцарем, и показывает мне, лупя меня смертным боем, какой у него суровый нрав. После этого в обмен на кругленькую сумму он требует — или просит — раздобыть ему доказательства для развода. И даже подробно разъясняет, как это лучше сделать. Он оставляет меня избитого, но в надежде, что если мне посчастливится выполнить его задание, то в награду я получу кучу денег — именно ту сумму, которая мне нужна. Но к этому прибавляется еще и довод высшего порядка: подрыв престижа и утеря доброго имени в случае, если он разоблачит и выставит меня на позор всему обществу как шулера. Этот господин Манафу настолько ограничен, что, невзирая на очевидные факты, настойчиво угрожал мне разоблачением, хотя сам плутовал в мою пользу.
Как бы то ни было, меня обрабатывали весьма тонко, обходными путями и двусмысленно. Естественно, что случившееся потом показалось мне шитым белыми нитками. Какой интерес был у Манафу, чтобы я в определенный час находился в определенном месте? Разумеется, только один — свалить на меня всю ответственность за некоторые поступки, совершенные либо им самим, либо тем, кто манипулировал нами обоими. Короче говоря, некто преследовал цель засадить меня в каталажку вместо кого-то другого. Примерно такова была диспозиция.
И хотя, вступив в игру, я был равнодушен к причинам, по которым меня пригласили открыть занавес (обрати внимание, я тоже думал, что меня наняли просто на роль фотографа), меня стало интересовать, так же как и всех остальных, что же скрывалось за этим занавесом. Разгадав тайну, я сумею выпутаться… Труп за занавесом меня удивил, но не слишком. Гораздо большее удивление вызвал дирижер, чья палочка коренным образом изменила мою партию и который, логически рассуждая, должен был меня убить. Однако он этого не сделал, я в прошлый раз объяснил тебе почему.
— Я забыла.
— Вы хоть что-нибудь запоминаете, маркиза?.. Если вор убит на месте преступления, значит, марки взять больше некому.
— Милиция могла поверить, что тебя убил сообщник.
Мой труп был бы первой причиной, которая бы заставила вычислить этого сообщника и искать его. Человек, стрелявший в меня, чтобы заставить наследить как можно больше, хотел направить внимание милиции только на меня. Либо этот субъект понятия не имел, что я на него наткнусь, либо он был посвящен но все детали, и в этом случае инсценировка им удалась на диво.
— Инсценировка! Ты называешь инсценировкой те чудовищные побои, которые тебе нанесли?! Правда, они сделали тебя более привлекательным, — заключила она и с таким достоинством вышла из воды, с каким, очевидно, Эвридика покидала ад.
Я последовал за ней, однако прошло довольно много времени, прежде чем к ней вернулось настроение продолжать нашу дискуссию.
Мы закутались в мягкие махровые халаты, устроились в креслах, каждый с бутылкой холодного пива в руках. Хотелось спать, Серена даже начала клевать носом. Я уже собирался взять ее на руки и отнести в кровать, как она открыла глаза и спросила:
— Кто же преступник? Манафу?
Она, как ребенок, перед сном хотела дослушать сказку, — Манафу? Ни в коем случае. Преступник намного ниже ростом… Все, что произошло, — либо инсценировка с целью поймать меня в ловушку, либо случайное совпадение. Так всегда бывает с теми, кто сует нос куда не следует. Побудительная причина, мотив видны на расстоянии — это целая куча материальных интересов. Здесь подходит и месть на почве ревности, и другая чертовщина… Кому было выгодно устранить Рафаэлу?
— Манафу.
— Дался он тебе! Почему?
— Чтобы жениться на мне, — сказала она, зевая и потягиваясь.
Я чуть не рассмеялся.
— Разумеется, ему тоже было выгодно убрать Рафаэлу. Кстати, где она работала?
— Понятия не имею! — Серена пожала плечами, но, когда я нахмурился, поспешно добавила: — Нет, погоди! Вспомнила. В районе Снагова, что-то такое имени Первого мая… Ты мне еще не объяснил, почему преступником не мог быть Манафу.
— Он — подозреваемый номер один — не мог себе позволить убивать, не обзаведясь неопровержимым алиби. Однако безукоризненно осуществленного преступления не бывает. Если Манафу уехал в Яссы и, не прерывая путешествия, туда прибыл, если он знал заранее о преступлении, то даже носа бы не высунул из окна спального вагона, в котором путешествовал. Кроме того, очень маловероятно, чтобы стрелок из лука был его сообщником. В том случае, если мотивом преступления были не только марки, но и другие ценности, которые Манафу, скажем, не хотел делить после развода с Рафаэлой, они все равно достались бы соучастнику — он должен быть самым лопоухим фрайером, чтобы постепенно не перекачать все добро к себе, доведя Манафу до разорения. В том случае, если мотивом преступления были все же марки, обзаводиться пособником не имело смысла. У кого было столько возможностей безнаказанно похитить марки, как не у самого их владельца? Ведь никто обычно не крадет у себя шапку с головы. Манафу — единственный человек, который с минимальным риском мог бы вывезти марки из страны, чтобы реализовать их за границей. На родине это было бы невозможно. И каким бы абсурдом это ни казалось, Манафу убрал свою жену не из-за этой проклятой коллекции марок, необходимость в ее смерти возникла
