— Ты случайно не…
Она покрутила у виска указательным пальцем. Я сморщил нос, мол, со мной все в порядке.
— А от меня тебе чего надо?
Я слегка отступил и, прицелившись, метнул остаток мороженого прямо в урну.
— Узнать имя человека, у которого остались мои документы.
— Разве я его знаю?
Вытащив носовой платок, я вытер пальцы, — Нет, но тебе легко это сделать.
— Как? Каким образом?
— Посмотришь свои графики и выяснишь, кто был проводником в спальном вагоне в ночь с понедельника на вторник. Поезд номер тринадцать.
На минуту она задумалась.
— Но это запрещено.
— Знаю.
Она закусила нижнюю губу, заерзала на стуле и наконец решилась. Скользнув в глубь помещения, вытащила из картотеки какие-то графики и уточнила:
— С понедельника на вторник, говоришь… То есть вторник. — Да.
— Какой класс?
— Первый.
Она записала что-то на том клочке бумаги, где пробовала карандаш, вернулась, слегка покачивая бедрами, и подала мне сложенную вчетверо бумажку.
— Какие еще просьбы?
Я вытащил из пачки пару сигарет. Закурил сам, а потом уже предложил ей.
— Спасибо, никаких.
Взглянув на часы, она сказала после недолгого колебания:
— Нужный тебе человек сейчас на вокзале. Скоро отъезжает… опять в том же направлении.
Настала моя очередь удивиться. Улыбнувшись и поблагодарив ее, я пошел к выходу. Она окликнула меня, когда я был уже на пороге:
— Ганс!
Я обернулся и увидел, что она улыбается.
— Да?
— А ведь ты ничего не терял, правда?
— Во всяком случае, не то, что ты имеешь в виду. Но уж если касаться всего остального…
Она засмеялась. Я потянул дверь на себя.
— Ганс!
— Да?
Выпятив нижнюю губку, она сощурила в улыбке слегка близорукие глаза:
— Если ты пригласишь меня когда-нибудь выпить с тобой пива, Ганс, я не откажусь.
Суматоха на перроне уже затихла. Словно загнанные лошади, притащились последние поезда. Шел снег, ветер закручивал его штопором и гнал по платформе. Было холодно. Снежинки оттеняли желтизну плитки, и протоптанные пассажирами тропинки казались устланными толстым слоем ромашек. Огни вокзала терялись в ночи. Мигали семафоры.
Поезд отправлялся в час ноль пять. У меня в запасе оставалось почти двадцать минут. Я успел купить билет в сидячий вагон и газеты. Прихватил даже последний номер журнала «Двадцатый век», хотя сильно сомневался в том, что у меня будет время и желание читать — теперь его и сравнить нельзя с тем, каким он был раньше. Однако человек с престижным журналом в руках всегда производит хорошее впечатление.
Вооруженные метлами и лопатами, забегали лимфоциты и антитела этого железобетонно- стеклянного организма. Они оставляли за собой чистый и блестящий перрон, желтый, как пергаментная кожа мумии.
Интересовавший меня человек стоял у входа в вагон. Он походил на чванливую собаку, которой доводилось охранять курятники и поважнее, чем этот. На его бляхе я прочел: Палатин Франчиск. То же имя значилось и на моем клочке бумаги.
Мне стало ясно, с кем я имею дело, когда он стал подсаживать в вагон даму. Увернувшись от автокара, рявкнувшего мне в спину, я подошел к нему. Он уже давно наблюдал за мной, но стоило мне открыть рот, как этот тип тотчас же отвернулся и сплюнул под вагон. Затем наклонился и начал поправлять шнурки на ботинках. По всему было видно, что он прошел хорошую школу.
— Есть еще места в телеге? — попытался я прощупать его. Если бы дырки в швейцарском сыре могли вращаться, как колесики, несомненно, они завертелись бы с большей скоростью, чем шарики у него в голове.
— А вам куда ехать? — неторопливо поинтересовался он.
— К приятелю.
— Э, тогда другое дело. В таком случае для вас всегда найдется место.
— Назови мне номер электрического стула, на который ты собрался меня усадить.
— Электрический стул, вы сказали? Ха-ха-ха! Румынская железная дорога предоставляет вам самое комфортабельное место — полку номер девять.
В нашей гостинице на колесах собралась не бог весть какая публика. И беглого взгляда было достаточно, чтобы оценить обстановку: ни одного катализатора, в узком проходе толпились одни мужчины.
Девятая полка оказалась верхней. Нижнюю занимал чемодан внушительных размеров. Я снял дубленку, повесил ее на плечики и мощным рывком забросил свое тело на насест. И тотчас старые болячки напомнили о себе.
Я оставил дверь открытой, выключил свет и, заложив руки за голову, принялся ждать отправления поезда. Внезапное жужжание и шелест — словно по кукурузному полю пробежал ветерок — возвестило, что в коридоре наконец появилась птичка — пожирательница оводов. Пассажиры воспрянули духом и загудели громче.
Никто даже не заметил, как тронулся поезд. Но через четверть часа коридор должен был опустеть. После того, как птичка упорхнет к себе в гнездышко, мужчины постепенно расползутся по норам. Они не были знакомы друг с другом, однако, расставаясь на ночь, так рассыпались в любезностях, словно только что договорились стать компаньонами. Но я не сомневался, что завтра утром «добрые друзья» и поздороваться забудут.
Франчиск постучал в открытую дверь, не заходя в купе.
— Войдите, — отозвался я.
— Ваш билет и паспорт, пожалуйста.
Не видя острой необходимости в том, чтобы предъявлять паспорт, я отдал билет и сунул ему под нос газетное объявление, с ходу наврав, что потерял документы и сейчас еду получать новые. Он повертел билет со всех сторон и сказал:
— Вы должны заплатить мне разницу между проездом в спальном и сидячем вагоне.
Я протянул ему заранее приготовленную сотню.
— Сдачу получите завтра утром по прибытии.
— А когда мы прибываем?
— Если не опоздаем, то ровно в восемь.
— Опаздываете регулярно?
— Нет, нерегулярно. Спокойной ночи.
Он закрыл за собой дверь. Готов держать пари, что еще целую минуту он выжидал в коридоре, а затем вновь постучал и сразу же, не дожидаясь ответа, просунул голову в купе.
— Я забыл спросить, как вас зовут.
Праздное любопытство. Он и так прочел объявление в газете.
— Тома Александру.
— Ах да, точно, извините… Проходите, пожалуйста.
