Записки молодого варшавянина

— Неужели вы думаете, что я хоть один день буду работать здесь после войны?! — искренне расхохотал­ся я.

— Финансы — очень интересная область знаний, о которой вы не имеете ни малейшего представления,— с достоинством ответил магистр.— И пожалуйста, не от­носитесь к этой работе, как... Для вас — это всего лишь место укрытия на время войны! Я знаю, для всех вас теперь нет ничего святого.. .

— Налоги святы! — возразил я.— Поэтому я стара­юсь дать их немцам как можно меньше. Это мой вклад в борьбу за независимость. А знаете ли вы, что сегодня ночью сброшено десять тысяч тонн бомб на Рурский бассейн? И что русские как раз сейчас входят в Смо­ленск?

Магистр .Яновский с ужасом посмотрел на меня.

— И вы уже об этом знаете?

— Знаю,— безжалостно ответил я.

— А я не хочу знать! И пожалуйста, не рассказы­вайте мне с утра таких вещей! Я ничего этого не слышал!

— Мне это приснилось,— успокоил я его, вкладывая в портфель папки с бумагами.— Я пошел инспектиро­вать точки, пан магистр.

— Боже! — только и простонал он. Ему легко рабо­талось со мной.

Я взял портфель, мило улыбнулся и вышел. В коридоре я обменялся вежливым рукопожатием с начальни­ком. Это был молодой еще человек, очень симпатичный и терпимый к людям. Наш отдел пользовался у Гуфского хорошей репутацией, потому что в нашей отчетности все сходилось до единого гроша.

В этот момент меня догнала наша сотрудница, пани Заблоцкая, в руках у нее был какой-то список.

— На бухгалтерию, коллега Бялецкий! — воскликну­ла она.

Каждый месяц мы, работники налогового отдела, выплачивали служащим бухгалтерии как бы дотацию. Лишенные непосредственного контакта с налогоплатель­щиками, они не имели возможности брать взятки, что обрекало их на голодное существование. Я вручил ей триста злотых для бедных коллег.

— Не спешите,— прошептала Заблоцкая.— Взгляни­те в окно.

Я подбежал к окну, выходившему на площадь Инва­лидов. Как это часто бывало, крытый жандармский гру­зовик опередил трамвай и остановился посреди площа­ди, не доезжая до трамвайной остановки. Жандармы выскочили из грузовика прямо на рельсы, отчего ваго­новожатый вынужден был резко затормозить. Секунда — и жандармы уже вытаскивали из вагонов людей, ощупывали их, рылись в их покупках, проверяли аусвайсы. Подозрительных, а таких всегда находилось десятка полтора, тут же заталкивали прикладами в грузовик и те карабкались в него, готовясь к далекому путешествию. Вдруг какой-то молодой человек в габардиновом пальто, едва выскочив из трамвая, выхватил из кармана пистолет и несколько раз подряд выстрелил. Толстый жандарм закачался и упал на колени, словно прося небо о снисхождении. Молодой человек бросился наутек прямо через газон, но теперь застрекотали «бергманы» жандармов, и он, упав ничком, застыл, широко раски­нув руки. Мы молча наблюдали все это из окон нашей конторы. Одни жандармы подняли и понесли раненого коллегу, другие стали загонять в кузов тех, кого схватили раньше и тех, кто попал под руку случайно. Минуту спустя набитый до отказа грузовик уехал, трамвай дви­нулся своим путем, и только на огромном пустом газоне остался лежать мертвый молодой человек с распростер­тыми руками.

— Уже можно идти, — сказал я.

Мой первый клиент жил неподалеку. В этом доме меня ждал жирный куш. Я пересек площадь Инвали­дов; свернул в Аллею Войска и немного погодя остано­вился у домика, изрешеченного пулями во время оборо­ны Варшавы четыре года назад. Дыры залатали кирпи­чами, но стены не были оштукатурены, потому что об этом не мог мечтать даже самый большой богатей вре­мен оккупации. Я покрутил ручку металлического звон­ка, и мне тут же открыл дверь одетый в пальто высокий седоватый мужчина лет сорока с небольшим. Видно, он собирался уходить.

— Пан Якубович? — спросил я.

— Он самый,— неохотно ответил мужчина.

— Из фининспекции,— сказал я, показывая ему удостоверение.— Мне надо получить у вас сведения от­носительно ваших доходов.

— Что это, почему? — ужаснулся Якубович.

— Финансовые органы имеют право потребовать сведения от любого. Если вы предпочитаете, чтобы вас вызвали в управление… Тогда пожалуйста.

Якубович с минуту колебался. Охотнее всего он раз­давил бы меня, как клопа, но, к сожалению, не мог себе этого позволить!

— Прошу вас,— наконец сказал он, решив, что луч­ше не откладывать нашего разговора.

Он снял пальто и ввел меня в гостиную на первом этаже. Это была большущая комната, захламленная множеством вещей,— зрелище, часто встречавшееся во времена оккупации, когда людям приходилось разме­щать свое добро в одной комнате вместо пяти. Вдоль стен стояли диван, кушетки, буфеты, серванты, какие-то столики и шкафчики, а посредине красовалась так назы­ваемая «коза» — распространенная тогда железная пе­чурка с длинной трубой. Видно было, что эта комната служила одновременно и столовой, и спальней, и каби­нетом. Я сел в кресло возле круглого столика и выта­щил свои папки.

— Каковы источники вашего дохода? — официально спросил я.

— Какого дохода? — рассмеялся он.— У меня нет никаких доходов! Продаю, что могу, и живу на это. Картины, мебель, семейные реликвии.

— Сколько человек на вашем иждивении?

— Жена и дочь. И больная мать.— добавил он, подумав.

— И вы вчетвером живете на то, что продаете?

— Я был богат до войны,— с гордостью ответил он.— У меня была строительная контора. Теперь я бо­лен, серьезно болен... Я даже пробовал работать, но

из этого ничего не вышло.

Он никак не выглядел больным, но дело ведь все равно было не в этом. Я начал быстро писать. Все нуж­ные мне формулы я давно выучил наизусть.

— Пожалуйста,— сказал я через несколько минут.— Я прочту вам протокол допроса. Якубович Антоний, проживающий в Варшаве, предупрежденный об уго­ловной ответственности по статье сто восемьдесят шестой УК за дачу ложных показаний, сообщил следу­ющее: «С сентября 1939 года до сего дня я по причине хронической болезни работал только периодически. Ни­каких постоянных доходов у меня не имеется, и я вместе с женой, дочерью и больной матерью существую на средства, получаемые от продажи движимого имущест­ва». Правильно записано?

— Правильно! — подтвердил Якубович, явно обра­дованный тем, что так легко отделался.

Я дал ему расписаться в протоколе, который спрятал затем в портфель, и вытащил новую бумажку. Я знал, что сейчас нанесу удар ниже пояса, но считал, что Яку­бович другого и не заслуживает.

— Нам сообщили из таможенного управления, что пятого декабря тысяча девятьсот сорок второго года вы получили из Германии по железной дороге строитель­ные материалы на сумму пятьсот тысяч злотых,— и я ткнул пальцем в бумажку.— Цемент, гипс, дверная ар­матура и прочее. Разумеется, рыночная цена этих мате­риалов намного выше. Что вы скажете об этом?

Удар пришелся в самую точку, но Якубович тут же улыбнулся. Это наверняка был тертый калач. Информа­цию о нем я лично выписал из акта таможенного управ­ления и вместе с несколькими другими бумагами такого же свойства спрятал в отдельную папку, не дав им служебного хода. Об этом не знал даже магистр Янов­ский — весь спектакль был моим личным делом.

— Ах да,— Якубович торопливо придумывал, как бы выкрутиться.— Я разрешил воспользоваться своей фамилией одному знакомому, который по некоторым причинам не мог назвать своей собственной.  Я даже не знал, что это такое серьезное дело, такая большая сум­ма. Он пригласил меня поужинать в «Альбатросе», и вот...

— Значит, вашему знакомому придется заплатить налог и штраф,— пояснил я с невинным