Записки молодого варшавянина

зался в плену, что нынче не те времена и у жизни свои права, что я сделаю ее счастливой и мы оба будем мо­литься за него и так далее и тому подобное. К сожале­нию, я не мог послать такого письма, ибо навсегда потерял бы Терезу, узнай она хоть что-нибудь. Таким обра­ми, я продолжал пребывать в дурацком положении, но хоть я и бесился, хоть и кипел от злости, страдая и стеная, возмущаясь и злопыхательствуя, я не только уважал Терезу, но и восхищался такой романтической личностью и, может, потому любил ее еще больше, еще сильнее.

Я прилег, чтобы, поспав, избавиться от самогонного угара. К сожалению, тревога и раздражение не дали мне уснуть. Поэтому я встал и занялся уничтожением деловых бумаг, которые спускал в унитаз. Я часто де­лал это у себя на службе, стараясь внести в дела как можно больший беспорядок. Перспектива контроля со стороны доктора Гуфского меня совершенно не беспоко­ила — война ведь близилась к победному концу! Когда я выбежал из дому, была половина первого. На трам­вайной остановке я увидал своего школьного приятеля Земовита, он как раз выходил из трамвая. Как и вся наша школьная компания, он тоже состоял в организа­ции, но, будучи подхорунжим-артиллеристом, действо­вал в другой группе.

— Привет, старик! — улыбнулся он.— Чего это ты так летишь? Тише едешь, дальше будешь, разве не знаешь?

— Да у меня маленькая неприятность случилась,— ответил я в том же шутливом тоне. Впрочем, мы все так разговаривали друг с другом.— А что ты купил в горо­де? Икру или устриц?

— Духи Гэрлена,— пояснил он.— Собираюсь на именины к одной знакомой.

— Желаю успеха! — воскликнул я, вскочив в трамвай.

Земовит изящно помахал мне и пошел своей дорогой. Я мог бы дать голову на отсечение, что в свертке, кото­рый он нес, был пистолет или пластик, но Земовит нико­гда не признался бы в этом.

В эту пору трамваи ходили довольно пустые. Я остался стоять на площадке, чтобы внимательно сле­ дить за улицей: в последнее время уличные облавы участились, и я чувствовал себя как окруженный охот­ никами олень; многое зависело от моего слуха, обоня­ния и быстроты ног. Среди руин гетто слышались взры­вы. Это сносили остатки домов, сгоревших во время вос­стания. По протянутой сюда узкоколейке эсэсовцы вы­возили железные балки, металлический лом и вообще все, что могло для чего-нибудь сгодиться. На этот раз я беспрепятственно доехал до угла Маршалковской и Иерусалимских аллей. Чуть подальше, не доходя улицы Видок, в ряду одноэтажных магазинчиков помещалась кондитерская, где продавались пирожные — талантли­вые произведения пани Стефании и ее помощниц. Эти необыкновенно вкусные пирожные по шести злотых штука привлекали сюда толпы лакомок. Право, ремес­ленное кондитерское искусство никогда уже больше не достигло в Варшаве таких высот. Войдя в магазинчик, я заказал «каймак» и «мокко», а потом забился в угол, где стоя жевал пирожные и дожидался, пока из конди­терской уйдут покупатели. Хозяйка, крашеная блондинка в летах, не обращала на меня ни малейшего внима­ния. Когда наконец две последние девочки, проглотив по пяти пирожных, вышли, мурлыкая от счастья, я подо­шел к пани Стефании.

— Густав будет ждать вас через полчаса у Тере­зы,— шепнула она.

— Не принимайте пакетов от Густлика,— ответил я и полез в карман за деньгами.

— Нет, нет, сегодня мы угощаем,— улыбнулась она.— Примите самые лучшие пожелания по случаю дня вашего рождения.

— Откуда вы знаете? — изумился я.

Она полезла под прилавок и вытащила круглую ко­робку, обернутую в бумагу и перевязанную веревочкой.

— И это тоже для вас,— сказала она.

Я поблагодарил и, схватив подарок, выбежал на улицу. К счастью, у тротуара стояла свободная коляска рикши. Я сел в нее и велел везти себя на Аллею Независимости. Рикша, молодой человек интеллигентного ви­да, изо всех сил крутил педалями своего велосипеда. Вдруг на углу Хожей он остановился как вкопанный.

— Облава! — вскрикнул он.

За углом бодро выскакивали из фургонов жандар­мы. Рикша лихо развернулся, и через секунду мы уже неслись обратно, свернув на Вспульную, а затем на Познаньскую и Кошиковую.

— Наверное, вашей коробочке не хотелось бы встре­титься с жандармами,— сказал рикша, прерывисто ды­ша от усилия.

— Конечно,— улыбнулся я.— Это торт, подарок на день рождения.

— Меня-то не проведете! Стал бы такой, как вы, во­зить на рикшах торт,— усомнился он.— Ну уж нет!

— Нет так нет,— согласился я.— Скажу по секрету: в коробке взрывчатый материал, надо кое-что взорвать.

— Вот это больше похоже на правду,— решил рикша.

Проехав мимо будок постовых у военных зданий на Аллее Независимости, мы выскочили вскоре на Мокотовское поле. Здесь было спокойно, и только возле пере­сечения Аллеи с улицей Нарбутта из-за угла выполз на мостовую патруль. Пятеро жандармов шли не торопясь, вспарывая воздух дулами выставленных вперед автома­тов. Я часто смотрел на эти красные жирные морды, сросшиеся со стальными касками, и старался вообра­зить их себе в какой-нибудь из знакомых мне саксон­ских или баварских деревушек. Это были те самые парни, которых я видел из окошек отцовского автомоби­ля. Тогда они работали в поле, или стояли у кирхи в ма­леньком живописном городке, или пили пиво в подваль­чике под ратушей. Каска, мундир и автомат отрезали их от прошлого и превращали в машину, выполнявшую лишь несколько движений. Командир патруля поднял руку, останавливая нас, и рикша уже ничего не мог сделать, потому что вчерашние деревенские парни дер­жали пальцы на спусковых крючках.

— У, зверюги! — выругался рикша и остановился.

Я не очень боялся: такие патрули занимались не об­лавами и угоном граждан, а проверкой документов и свертков. Правда, в сомнительных случаях они убивали тут же, на месте, но уже несколько раз после подобных встреч я оставался целым и невредимым.

— R-r-rauss! — крикнул вахмистр.

Этот гортанный рев был слишком выразительным: я выскочил из коляски, как дрессированная собачка. Они взяли у меня из рук сверток и разорвали шнурок. Мы с рикшей обменялись взглядами. Жандарм быстро ощупал меня, лапы его остановились на фонарике в карма­не пальто и поехали дальше. Второй жандарм уже сни­мал с коробки крышку, из-под нее вынырнул торт «мок­ко», гордость пани Стефании. Посреди торта было выве­дено кофейным кремом «22» — столько, сколько мне ис­полнилось. Это был прекрасный возраст.

— Geburtstag, — сказал я, тыкая себя в грудь. Жандармы смотрели на торт тупо, но и с некоторой тоской, что уже само по себе противоречило дисциплине. Вахмистр вынул из ножен кинжальный штык и про­ткнул торт в нескольких местах. Никакого твердого предмета обнаружено не было.

— Аусвайс! — злобно рявкнул он, явно растрево­женный аппетитным запахом. Там, в глубине их победо­носной империи, ничего подобного им даже не снилось. Он не знал, как бы еще поиздеваться над тортом, про­сто отобрать и сожрать торт у него не хватало смелости. Ему было легче застрелить меня, потому что это дозво­лялось приказом, а о конфискации тортов в приказах ни слова не говорилось. Я вынул свое служебное удостове­рение, и жандарм стал сверлить его маленькими глазками, пытаясь углядеть что- нибудь подозрительное. Нет, все было в порядке: фотография не могла вызвать сомнений, печать, на которой красовались орлы со свас­тикой, как и подпись моего благодетеля доктора Гуфского, подтверждали достоверность документа. Вахмистр вернул мне аусвайс, со злобой швырнул в коляску торт и, отвернувшись, обвел взглядом улицу в поисках новой, более подходящей жертвы. Солдаты двинулись за ним, мерно стукая сапожищами.

Рикша изо всех сил бросился вертеть педалями.

— Значит, действительно торт,— сказал он.— Вам повезло.

— Просто это новейший английский взрывчатый ма­териал в виде кофейной массы,— снисходительно пояснил я.— На вид торт как торт, а если что, то и половину Аллей взорвать можно.

Рикша улыбнулся, как если бы я рассказал хороший анекдот, но уверенности в том, что я пошутил, у него не было. Расстались мы как приятели. Я потому так по­дробно описал этот незначительный эпизодик, что соби­раюсь точно восстановить весь день, о котором идет речь.