Европейские поэты Возрождения

Безумия лягушек до сих пор
Не знал бы я и перед властелином
Без шапки не стоял, потупя взор.

Единственным, увы! я не был сыном
И мало мог на что претендовать —
И вынужден мириться с господином,

Но лучше пропитанье добывать
У герцога, чем с нищенской сумою
Пороги бедной черни обивать.

Иные поменялись бы со мною
Уделом: как ни говори — почет…
Судьбу раба почетной мнить судьбою!

Пускай, кто хочет, при дворе живет,
А я его немедленно покину,
Едва ко мне Меркурий снизойдет.[63]

Когда одно седло на всю скотину,
Кому оно не причиняет зла,
Кому, наоборот, увечит спину.

Так соловей, в отличье от щегла,
Не может долго пребывать в неволе,
Где ласточка б и дня не прожила.

Пусть служит, кто стремится к рабской доле,
Хоть герцогу, хоть папе, хоть царю,
Тогда как я не вижу в этом соли.

Я репу дома у себя сварю
И, уписав с подливкой без остатка,
Не хуже брюхо ублаготворю,

Чем кабаном чужим иль куропаткой.
Не надо мне парчовых одеял,
Когда и под обычным спится сладко.

Я с места бы охотней не вставал,
Чем долгим списком дальних стран хвалиться,
Где я по долгу службы побывал.

Да, каждому свое, как говорится:
Иному — сан, иному меч милей,
Иному — дом, иному — заграница.

Я уважаю интерес людей
К Испании, к английскому туману,
Но сам хочу в округе жить своей.

Ломбардию, Романью и Тоскану
Я видел — хватит этого вполне,
И лучшего нигде искать не стану,

А захочу — покажет землю мне
Без лишних трат премудрость Птолемея,
Хоть мир цари, хоть нет конца войне;

Я мысленно — нехитрая затея —
Любое из морей переплыву,
От ужаса в грозу не леденея.

Недаром в новой службе во главу
Угла я ставил с самого начала,
Что дома главным образом живу.

И служба на мои занятья мало
Влияет: уезжаю только я,
А сердце — здесь, и так всегда бывало.

Известна мне догадливость твоя:
Мол, рассмешил, мол, тут причиной дама,
А вовсе не любимые края.

Тебе на это я отвечу прямо:
Умолкни, ибо правда мне мила
И ложь не стану защищать упрямо.