22
Цветы на клумбах перед особняком Ле Ное угасали как свечки.
Жасмины сбросили листья и стали похожи на изломанные телевизионные антенны.
Садовых птиц сменили чайки.
Все вокруг куда-то двигалось.
Я перешел из Отдела млекопитающих в Отдел птиц.
Впервые войдя в кормокухню птичьего отдела, я увидел четыре затылка, один из которых был особенно велик и два лица.
Люди, которым принадлежали лица, промывали возле входа горох. Обращенные затылками, стояли подальше. Их спины мешали разглядеть, что там делают их руки. Также не ясно было, имеются ли у них лица, или есть только затылки?
Но когда я поздоровался, затылки повернулись и показали кое-какие лица. Одно из них было бородато, усато и глядело сквозь огромные очки.
— Крис!
— Стас! Неужели к нам на неделю?
— На две Крис, на две.
— Вот хорошо! Давай-ка, первую неделю со мной поработаешь.
— Я с радостью, Крис.
— Сейчас яйца вареные на терке натру и пойдем балийских скворцов кормить.
— А мне пока что делать?
— А ты пока познакомься с нашими ребятами. Вот справа от меня стоит Глин Янг. Глин, это Стас.
— Здравствуйте, Глин.
— Здравствуй, здравствуй.
— Так, дальше. Дальше Рис Линд, он из Канады приехал. Линд, оторвись-ка на секунду. Это Стас. Русский.
— Здравствуйте, Рис.
— Приветствую.
— Хилари, это Стас. Стас, это Хилари.
— Здравствуйте.
— Здравствуй.
— А вон тот старикан, у двери, который горох моет, это Шеп. Шеп! Шеп! Ше-е-е-е-е-еп!!!
Шеп вытер ладони о свитер, подошел ко мне, затем вдруг схватил за руку и стал энергично ее трясти:
— Какая радость! Какая радость! Оч-ч-чень рад. Оч-ч-чень. Нельзя ли автограф?
— Крис, мы с Шепом уже знакомы.
— Ага, — сказал Крис, — тогда пошли скворцов кормить. Да отпусти ты его руку наконец!
Кроме балийских скворцов на попечении Криса находились маврикийские пустельги, палаванские фазаны, три вида попугаев и птицы с прекрасным названием «розовые голуби».
Голубь и обычный-то — птица красивая. А уж каков розовый! Крылья его серые — цвета земли, спина и грудь украшены облаками, подожженными закатом. Голова стоит над ними как солнце, и в самой ее середине — красные глаза.
Красивый! Ох, красивый! Но глупы-ы-ый! Весь ум от свой красоты потерял. Розовый голубь — птица большая. Больше вяхиря и уж куда больше городского сизаря. А голова с орех. Головка. Какой в ней может быть ум? Одни эмоции.
— Ты к розовым голубям не заходи, ладно? — попросил меня Крис.
— Ладно, а почему?
— Со страху убиться могут.
Точно сказано. Даже когда мы проходили вдоль клеток, голуби взлетали с насестов и слету бились о сетку.
— Клетки небольшие, — объяснял Крис, — а голубь — птица больших пространств, и маневрировать здесь не может. Да и нервы никуда не годятся. Человек с такими нервами давно бы свихнулся.
Странно. В Москве на сизарей чуть ли не наступаешь, всегда под ногами вертятся. А ведь они — птицы вольные. Эти же никогда открытого неба не видели, крылом свободного воздуха не пробовали. И все же шарахаются от человека, который их вырастил. А человеку, который их вырастил, это, между прочим, обидно.
— С детства каждого знаю, — огорчался Крис. — С пеленок, можно сказать.
Он показывал мне свои ладони, на каждую из которых могло сесть по два голубя:
— Вот этими руками растил! Где же благодарность? Нету!
— Зато дело нужное, — утешал я его.
— Нужное, — соглашался Крис. — Но благодарности все же хотелось бы.
Какая там благодарность! Не было даже признательности. Когда огромный Крис входил в клетку с кормушкой, одни голуби впадали в истерику, другие в столбняк. В каждой клетке имелись окошки, которые вели в зимники. Другая птица сразу нырнула бы в зимник и пересидела там уборку. Голуби, бьющиеся в истерике, в окошко попасть никак не могли. Пух и перья летели по клетке и опускались на голову Криса. Можно было подумать, что от большого горя он седеет на глазах.
Приятно было после такого сумасшествия убираться у толстоклювых попугаев. Эти-то людей совсем не боялись. Скорее людям приходилось их опасаться. Любопытные птицы любили, если так можно сказать, попробовать все на зуб. Недаром эти попугаи названы «толстоклювыми»! Клювы их смахивали на разводной газовый ключ. Таким клювом можно запросто перерубить трубу. Но совершенно не понятно, как можно с таким газовым ключом летать и не падать?
Когда я залез в клетку, первым делом поглядел, где попугаи? Они висели вниз головой, зацепившись лапами за сетчатый потолок.
С интересом птицы смотрели, как я сыплю в сито песок и махаю им над землей. Самый крупный попугай развернул свой газовый ключ и каркнул вороной. Затем по сетке, словно по лестнице, спустился на землю.
Подойдя ко мне, он свистнул скворцом. И схватил клювом сито.
Сито тут же перестало махать. Отпустил — замахало. Схватил — не машет. Люди добрые, интересно- то как!
Тут мне понадобилось перейти на новое место. Я осторожно потянул сито. Но попугай не разжал клюва и поехал за ним, оставляя на песке линии похожие на следы от санных полозьев.
Через десять минут весь песок был просеян и его покрывал сложнейший рисунок из линий, пересекающихся, переплетающихся и завязывающихся узлами. Этот рисунок напоминал знаменитые изображения из американской пустыни Наска.
Человек, просеивающий песок, должен изгибаться как ручка столярного инструмента-коловорота. Иначе просеешь песок прямо себе в ботинки. Переходя из одной клетки в другую, я даже не пытался разогнуться и пригибался к земле все ниже.
Наконец уборка была закончена, и можно было разогнуться. Сделать это я смог далеко не сразу. Казалось, кости разъединились и затем срослись новым, чрезвычайно неудобным образом.
Я напоминал человека, сидящего на невидимом стуле.
Работу мы завершили кормлением балийских скворцов.
Я, конечно, ожидал увидеть птицу похожую на обычного скворца, но поярче что ли? Однако то, что я увидел, больше напоминало стервятника. И не понятно, кому могла прийти в голову мысль назвать его скворцом. Балийский скворец оказался белым как чайка, с бурным хохлом на голове. Глаза его охватывала
