синяя кожаная маска, какую в кино можно часто увидеть на лице благородных разбойников. Клюв-зубило браво торчал из-под маски, выискивая, что бы раздолбить. Кто мог бы сказать о таком молодце ласковое «скворушка»?
Драться эти скворцы не очень лезли, но держаться старались на виду. Они как бы случайно поворачивали головы, и солнце вспыхивало на конце клювов, как ружейный огонь.
«Вы убирайтесь, — как бы говорили скворцы. — Но помните, что не дома находитесь. Убрались и до свидания».
А мы задерживаться и не собирались. Потому что день уже прошел и ушел. И скоро должна была подойти ночь. Из-за горизонта поднималось ее бледная голова — луна.
Со многими смотрителями мне довелось поработать в Джерсийском зоопарке. Почти все они старались быть обходительными, понимали, что студент, тем более из другой страны, не может не нарушить каких-нибудь правил и не сделать что-нибудь не так.
Почти, но все же не все.
Глин Янг был исключением. Студенты, поработавшие с этим человеком, не скрывая чувств, называли его тираном.
Но тирания Янга преследовала благие цели. Хотя бы и таким жестким способом, он все же немало содействовал сохранению исчезающих видов.
Глин Янг был великим специалистом по уткам. Он знал уток мира, как свои пять пальцев, хотя уток гораздо больше. Кроме того, он умел определить любую певчую птицу Европы по песне и каким-то невероятным образом мог узнать, из какой страны она прилетела. В области же изучения уток он достиг недосягаемых вершин. Утки были его болью и его радостью. Но прежде, чем заговорить об этих птицах с Глином, нужно было взвесить каждое слово. Любое из них могло стать роковым.
Надо сказать, что постороннему человеку при взгляде на Глина никакие мысли об утках и в голову не пришли бы. Челюсть, выдвинутая вперед, развевающиеся по ветру кудри и огненный взор делали его похожим на русского царя Петра Первого. Конечно, Глин уступал ему в росте и развороте плеч, но силой воли и решительностью вполне был ему равен. И если бы ему было нужно построить Санкт-Петербург, он бы, без сомнения, его построил.
Однако цели у Глина были иные.
— Утки всего мира в опасности, — твердил Глин, когда мы шли с ним к пруду. — Люди борются с болезнями, голодом, за мир во всем мире, но совершенно забывают об утках.
— Но мир во всем мире — тоже важная вещь, — говорил я.
— Мир без уток? — гневно отвечал Глин. — Зачем он? Тебе такой нужен?
— Я уток люблю, — осторожно отвечал я, — но зачем крайности?
Можно и за мир бороться, и за уток, одно другому не мешает.
— Полумеры? — морщился Глин. — Это меня не устраивает. Все или ничего!
Прудов в зоопарке было два. В одном из них, центральном, всегда стояла толпа кривоносых фламинго. Другой лежал на дне оврага, изогнутого как старый березовый корень. Он тянулся от усадьбы Ле Ное до самого глухого конца зоопарка, заросшего старым дубовым лесом. На дне оврага обитало несметное количество уток, множество гусей и журавлей. Глядя на их огромное количество, сложно было поверить в то, что все это — редкие виды.
Мы спустились в овраг. Глин вытряхнул в кормушку корм, затем перевернул ведро и сел на него. Теперь он был похож на полководца Карла XII, сидящего на барабане. Я присел на корточки.
— За птицей надо наблюдать. А-то у нас, знаешь, как некоторые кормят?
— Нет.
— Швырнут корм, и пошли. Поела птица, не поела, это никого не интересует. А утка, я скажу тебе, существо чуткое. Она без внимания погибнуть может.
— Доброе слово и собаке приятно, — нашелся я.
— Не люблю собак.
«Конечно, — вспомнил я. — С ними же на уток охотятся!»
— Но ты у меня доверие вызываешь, — сказал вдруг Глин.
— Да?
— Да. Скажу тебе по секрету. Я — утиный император!
— Ч-е-е-го?
— Вообще-то я — утка. Иногда оборачиваюсь селезнем, и — в болото! Наныряюсь до одурения, жучков наемся и обратно, в зоопарк. Мое место здесь, потому что утки в опасности. Знаешь что?
— Что? — спросил я, немного отодвигаясь.
— Иди ко мне в маршалы. Будем вместе уток спасать. Ты подумай над предложением.
— Я обязательно подумаю.
Между тем, Глину и в одиночку удавалось сделать многое.
Например, он отправился на остров Мадагаскар и собственными руками поймал трех из девяти оставшихся на Земле мадагаскарских крякв. Озеро, где они гнездились, пересохло, и в ближайшем будущем их существование непременно должно было закончиться.
Теперь кряквы жили в зоопарке, и это оставляло надежды.
В своей секции Глин все старался делать сам.
Только тогда он мог быть уверен в благополучии своих уток.
— А-то другие так покормят, что в следующий раз кормить уже будет некого! — горячился он.
Выходные давались ему с большой кровью.
Однако ко мне он был вполне благосклонен. И я долго не мог понять почему. Но потом понял.
— У вас ведь живет много уток, — объяснил Глин. — Есть у вас редкий чешуйчатый крохаль. Только пока сведений о нем мало.
— Достанем, — обещал я.
— Нет связи с русскими учеными.
— Наладим.
В знак доброго расположения Глин предложил вместе с ним сложить озерцо из камней в клетке ибисов.
Я, конечно, согласился. Но, когда мы зашли к ибисам, я увидел что камни эти огромны — каждый по колено. Их правильнее было бы назвать «монолитами».
Глин сразу радостно принялся закатывать рукава и хватиться огромными ладонями за валуны. В этот момент он особенно напоминал Петра I. Мне вспомнились строки Пушкина: «Здесь будет город заложен!..».
— Сложим озерцо, будет, где птичке покупаться! Ээ-х!
Он взвалил камень на живот и понес его животом на место намечающегося озера.
Я тем временем успел подсчитать монолиты. Их было тридцать.
Закатывал рукава я не так радостно, как Глин, однако тоже хотел, чтобы птичке было, где покупаться. Потому что птиц я люблю.
Вольера ибисов была затянута с трех сторон сеткой. Четвертую закрывала гранитная стена с каменными полочками. На полочках стояли красноносые ибисы. Потрясая кожными складками на шее, как коралловыми ожерельями, они следили за сооружением озера.
Потихоньку собирались зрители.
Да, мимо не проходил никто.
— Генри, смотри-ка, люди! Джентльмены камни таскают! Зачем бы это?
— Это, Элиз, новая экспозиция, рассказывающая о том, как труд сделал из обезьяны человека.
— Людей сделал Бог! — твердо сказала Элиз.
— Это нас с тобой сделал бог, — ответил Генри. — А эти джентльмены добились человеческого облика упорным многовековым трудом. Пошли лучше, Элиз, на лошадей Пржевальского посмотрим.
Вот какие разговоры приходилось нам выслушивать, таская камни. Постепенно Глин так разошелся, что стал хватать сразу по два булыгана. Но я уже двигался к колодцу какими-то зигзагами. Уже не я нес камень, а он меня.
Однако в окончательном виде озеро в тот день никто из посетителей не увидел. Когда последний
