Аник была разочарована жизнью в обители.
Монастырские стены отгораживали ее от мира. Столица горской страны была в нескольких часах езды, но побывать там Аник так и не пришлось за всю долгую осень, и еще более долгую зиму.
Монастырский садик осенью и зимой был плохим местом для прогулок, а за стены девочек не пускали.
Воспитанницы, с которыми, по мнению матери Проклеи, Аник должна бы подружиться, дружно невзлюбили новенькую и перемывали ее косточки: и невоспитанная, и неряшливая, и не умеет себя вести, ходит, как медведица, черную работу делает, будто служанка, и выставляется своими знаниями, и с шаваб своей носится, словно с какой драгоценностью. Иные говорили об этом хоть и у Аник за спиной, но так, чтобы она слышала.
Аник со своей стороны тоже не желала дружить с воспитанницами. Большинство девушек были глупы и ленивы, учиться не желали, и интересовали их только женихи да наряды, и еще новомодные веяния, занесенные в Айкастан из Межгорья: втайне от сестер и матери-настоятельницы девушки в своих спальнях красили губы и щеки, играли в карты, разучивали фигуры неприличных равнинных танцев.
Новые знания, конечно, стоили некоторых лишений, а Аник узнала кое-что новое: познакомилась с изящной литературой, старинной и современной, выучила несколько новых песен и поэм, углубила свои знания в целительстве, в истории и географии.
Но если бы не Ута, умевшая успокоить и развеселить Аник, и если бы не умные наставницы: сестра София, преподававшая целительство, и мать Варвара, обучавшая девочек истории и литературе, Аник, пожалуй, сбежала бы.
То, что по настоящему интересовало Аник, в обители не преподавали.
Однажды Аник спросила у матери-настоятельницы:
— Почему нас не учат языку жителей равнин?
— На что тебе их язык? — спросила мать Проклея, поднимая седые брови. — При церемонии представления ко двору будет толмач, а больше у тебя не будет возможности воспользоваться своими знаниями.
— Но, тетушка, — возразила Аник, — ты же сама меня хвалила недавно за то, что я знаю язык шаваб. А ведь мы с жителями равнин — один народ, как же не знать языка своего короля!
— Глупости! — рассердилась мать Проклея. — Выдумала еще — один народ! Одно дело — шаваб, они живут на нашей земле, и нет такого княжества в горской стране, где их нет. Значит, тебе придется иметь с ними дело, для чего очень полезно знание языка. Иное — народ Видгорта. Они наши давние враги, завоеватели, и у нас с ними нет ничего общего. Мы платим им дань, и лучшие из лучших наших юношей проливают кровь под их знаменами, но все когда-нибудь может измениться, и жители равнин будут посылать нам караваны с данью, и их молодые люди будут умирать во славу айкских царей!..
Аник даже испугалась страсти, прозвучавшей в голосе настоятельницы
— Что ты говоришь, тетушка! Дом Варгиза всегда был верен правящему дому!
Но мать Проклея, оседлав своего тайно любимого конька, не унималась.
— Верность предателю не есть честь, а позор! Пятно несмываемое на нашем имени с тех пор, когда Варгизы отказались примкнуть к истинным сынам своей земли, и выбрали знамя предателя! И не говори больше со мной на эту тему, не то я рассержусь!
Аник отстала, и только повторяла, чтобы не забыть, те немногие слова чужого языка, которые ей удалось узнать у воинов, когда-то служивших в войске короля Межгорья.
В начале весны, с окончанием весенней распутицы, в обитель пришло письмо от князя Варгиза.
Отец писал Аник, что недужит, и что почти всю зиму пролежал в постели, но новый священник, заменивший покойного отца Константина, лечит хорошо, и князь надеется весной выбраться в столицу. Писал также, что Красная Крепость залечивает свои раны, и что урожай в этом году обещает быть хорошим, озими поднялись дружно, овцы дали обильный приплод.
Писал также, что в начале зимы принимал короля Марка, возвращавшегося из похода за Граничные горы, и что снег выпал в этом году рано, поэтому король зимовал со своим войском в соседней с Красной Крепостью долине, потому частые визиты короля и его витязей развеяли обычную зимнюю скуку…
В этом месте Аник прервала чтение.
— Ты слышишь, Ута? — закричала она, — король, наш король Марк всю зиму был на землях Варгизов! И часто посещал Красную Крепость!.. Ах, если б я оставалась дома!..
Ута подняла голову от своего шитья (она быстро росла в эту зиму, и уже на голову перегнала Аник, поэтому ей приходилось постоянно надставлять свои юбки и платья).
— И что бы было? — спокойно спросила она.
— Я бы с ним познакомилась, — процедила Аник сквозь зубы. — Может быть, я бы ему понравилась. Может быть, я бы…
— Ты все думаешь о предсказании, — сказала Ута, покачав головой. — Аник, мы уже почти взрослые. Пора уже перестать верить сказкам.
— Это не сказки, — упрямо сказала Аник. — Мне так суждено и предсказано. И я в это верю. И ты ведь раньше верила.
Ута рассмеялась.
— Аник, раньше мы были маленькими и глупыми! И верили во всякую чушь! В Горного Короля, например…
— И в то, что он посватался к Тамил, — сердито продолжила Аник. — Значит, ты больше не веришь в Горного Короля? Ты думаешь, моя сестра сбежала с мужчиной?
— Ах, я не знаю, — вздохнула Ута. — Просто я слышала, какой была Тамил — и от отца Константина, и от женщин в крепости, и я познакомилась со здешними девицами… Вот если бы тебе рассказали, что княжна Тамара пропала — о чем бы ты подумала, о Горном Короле, или что она…
Ута не закончила речь, но Аник поняла ее и нехотя кивнула:
— Да, пожалуй, ты права. Хоть она и дочка верховного князя, но ни мозгов, ни чести у нее нет. Она даже в монастыре ухитряется кокетничать! Даже с калеками!.. — Аник фыркнула.
— Это потому, что других мужчин здесь нет, — серьезно сказала Ута.
Мужчины в монастырь не допускались. Исключение делалось только для больных — их содержали в монастырской лекарне, в отдельном помещении возле ворот монастыря, — и для калек, работавших на конюшне и в саду.
Аник дочитала письмо.
Прочие домашние новости ее порадовали: Прудис пришла в себя, и хозяйничает в крепости, как когда-то прежде, Арвик родила сына, хоть после свадьбы прошло всего только семь месяцев, и Нина тоже скоро родит, так что дядя будет младше своего племянника. В семействе Уты тоже прибавилось домочадцев, мать Уты родила девочку.
В конце письма князь Варгиз выражал надежду, что Аник с честью несет имя Варгизов, успешно учится, и скоро уже сможет отправляться домой.
«Все же вряд ли я смогу отправиться в столицу весной, хоть и надеюсь на это, — писал князь в заключение. — И все же надеюсь еще увидеться с тобой, дочь, и погулять еще на твоей свадьбе».
— Ва! — сказала Аник. — Зачем я только поехала сюда! Отец болеет, Прудис теперь хозяйка в крепости, а то новое, что я узнала здесь за все это время, уместится в ложке. Года на обучение, я думаю, хватит; летом мы попрощаемся с тетушкой и с обителью и вернемся домой навсегда.
— Я не вернусь, — тихо сказала Ута, сложив руки на своем шитье. Круглые ее щеки порозовели.
Аник взглянула на подругу с удивлением.
— Ты не помнишь, — продолжала Ута, глядя куда-то в угол, — ты не помнишь, почему мне разрешили уехать из дому? Ты не помнишь, что меня обвинили в колдовстве?
— Вэ, когда это было! Они уже все забыли! И потом, зачем тебе возвращаться в поселок? Будешь жить со мной, в крепости, выдадим тебя за горца. Хильда же…
— Хильда вышла не просто за горца, а за князя, — возразила Ута. — И князь смог защитить ее своей княжеской властью. Такие вещи, как обвинение в колдовстве, так быстро не забываются, Аник. И потом, я вовсе не хочу замуж. Я хочу учиться, я хочу поехать в Дан. Не может такого быть, чтобы колдуньи меня не
