- Неужели все так плохо? – Спросил Хорст.
- Да отчего же плохо-то? – Нянька подняла сидевшего на земле Рене, повернула его к Хорсту и скрестила свои руки на груди мальчишки, как бы забирая его под свою защиту. – Вон Клотильда, уже вся слюной изошлась. Нравятся ей большие мужчины. А вы, господин Хорст, самый большой, какого она видела. Просто огромный!
- Ну и славно, хоть Клотильда меня не боится. Когда завтракать-то будем?
- Почему ж не боится? Ещё как боится! Прям трепещет вся от страха. Но слюни пускает исправно. А завтракать сейчас уже будем. Ганс с господином Бродериком спустятся, и будем кушать. А ты, Рене, не бойся господина Хорста. Он только выглядит как великан, а на самом деле – очень хороший человек. Знаешь, как он вчера этих негодяев в черном, что мой мясной погребок разорить хотели, поколотил?
Дальше Хорст уже не слушал, он развернулся и отправился одеваться к столу и к утренним визитам.
За столом, который по просьбе Бродерика накрыли им в кабинете Гровеля, маршал был задумчив, вяло ковырялся в своем твороге, а потом вдруг сказал:
- Насколько я знаю эту породу, они обязательно попытаются убить тебя, Ганс.
- Кто? – Стук ложек прекратился и Хорст с Гровелем недоуменно уставились на Бродерика.
- Сальвиари и Езеф. Ты создал ситуацию, в которой выставил их дураками, а такое не прощается. Не знаю, станут ли они ждать, пока ты вернешь им деньги. Думаю – нет. Покушения стоит ждать уже на днях, пока те средства, что ты взял у них обманом, не истрачены, а лошади живы. Не знаю, будет ли это яд или арбалетный болт, опасаться нужно всего.
- Тогда тем более, ему нужно ехать с нами! – обрадовался Хорст.
- Я не могу, - в который раз промямлил Гровель.
- И вот в этой ситуации твое сватовство к Борне может оказаться весьма на руку. – Продолжал свою мысль Бродерик. - При дворе, кроме ярости и смеха оно ничего не вызовет, но заставит очень многих присмотреться к тебе внимательней. А чужое внимание к твоей персоне для менял вообще ни к чему. Пока ты в центре скандала, ты будешь жить. А поскольку наши жизни теперь неразрывно связаны, нам не остается ничего другого, как очень быстро организовать небольшой переполох в этом сонном городишке. Поэтому, друг мой Хорст, мы едем свататься к дочери коннетабля сразу после визита к королю. Только вот никак не пойму, что мне теперь делать с сиятельным Борне? А так хотелось увидеть, как его голова катится по ступеням эшафота! Но теперь, вроде как и нельзя?
- Почему нельзя? – Удивился Хорст. – Мы ж не на красотку жаловаться будем, а на её папашу! Это даже хорошо – семейка попадет в немилость к Хильдерику, невестой его она точно быть перестанет, а там и у нашего Ганса шансы появляются. Король в ярости, это, скажу я вам, то ещё зрелище! Конфискация однозначно будет, а что она такое без отцовского покровительства и богатства? Просто ещё одна девица! Жаль, конечно, девчонку. Она была хорошим ребенком. Но для Ганса ничего не жалко! А вот торопиться не следует. Сначала расскажешь самому Борне, что знаешь о его делишках. Ведь если он вернет всё назад, да ещё и приплатит сверху – это же будет лучше, чем безголовый труп на монастырском кладбище? И только если герцог заупрямится…
- Если вынудить Борне вернуть все деньги, тогда мне точно не видать его дочери, - всхлипнул Гровель.
- Ерунда, - отмахнулся Хорст. – денег у тебя теперь навалом, а наш алчный Борне вполне может пойти на обмен «дочка-на-деньги». И ещё вот что: королю ни слова о короне!
- Почему? – Бродерик почесал переносицу, соображая, по какой причине нельзя передавать королю главный приз.
- Молодой он, порывистый, - объяснил Хорст. – Увидит, непременно на голову взгромоздит. А что за этим может последовать, мы знаем. Я не уверен, что корона признает его хозяином – слишком дальнее родство с Лотерингами. Так что оставляем её здесь.
На улице Сапожников в это утро собралась целая толпа: ведь не каждый же день можно воочию увидеть живую легенду – Бродерика Ланского! Слухи вообще расходятся быстро, а уж если Эльза отправила на рынок с самого утра говорливую Флору, можно было быть спокойным: еще до полудня о нежданном появлении герцога Лана будет знать каждая тварь в округе, включая собак, ослов и вездесущих крыс. Зеваки гадали, что могло понадобиться в доме купца Гровеля прославленному маршалу. Кто-то настаивал на том, что негоциант был в числе поддержавших восстание Самозванца и теперь понесет заслуженное наказание. Другие, выпучив глаза, орали, что уж им-то доподлинно известно, что причиной визита маршала стали передохшие в войсках кони. Третьи шепотом пересказывали друг другу новость о смене руководства одного тайного общества, главой которого прежде был Бродерик, а теперь стал Гровель. Что это было за общество – умалчивалось с самым многозначительным видом, но все, рассуждавшие о нем, были убеждены в том, что именно они, управители этой невидимой организации и есть носители настоящей власти над миром. И последняя, самая немногочисленная группа, всерьёз обсуждала несвоевременность появления маршала в Мериде. Ведь он должен был сейчас гонять банду Самозванца по полям в окрестностях Тевье. И коль уж он появился здесь один, без остатков войска, да не поехал сразу к королю докладывать о победе... Ответов пока не было.
И когда ворота нового дома Гровеля открылись и на улицу (на самом деле!) выехал известный многим телохранитель маршала Эмиль, толпа зачарованно замолкла. Следом за Эмилем показались оруженосцы, за ними в одиночестве проехал настолько здоровенный детина, и без оружия с доспехами выглядевший столь внушительно, что публика в благоговении подалась в стороны, чтобы разглядеть его как следует – стоя рядом можно было увидеть лишь его небольшую часть – ногу, или фрагмент необъятной груди.
Но и он ненадолго привлек внимание зевак, ведь за его спиной уже маячила борода всенародного любимца. И он не расстроил своих почитателей!
Остановившись на мгновение, Бродерик Ланский воздел длани вверх, насколько позволили скрипнувшие суставы, и, продолжив неспешное движение, воскликнул:
- Радуйтесь, горожане Мерида! Самозванец повержен!
- Намюр! – Закричали из толпы. – Где Намюр?
- Вероломный герцог ныне нам недоступен, - горестно прокричал маршал.
- Ушел, изменник?! – Сразу десяток голосов раздался отовсюду.
- Да, - успокаивая толпу легким движением руки, ответствовал Бродерик. – Герцог нам недоступен, - повторил он. – Но вот голова его! Она лежит в мешке Эмиля!
Под радостный рев толпы телохранитель поднял повыше двуцветный мешок.
Сопровождаемый свистом и довольным хохотом маленький отряд выбрался на перекресток и взял направление к королевскому дворцу. Чем ближе они подъезжали к отстроенному всего лишь десяток лет назад зданию, тем большее количество бездельников устраивалось им в хвост. А у самых ворот дворца Хорст был готов поручиться, что армия, с которой он выступил против Самозванца, была раза в три меньше той голосящей банды, что запрудила сейчас узкие улицы города.
За ворота сумрачные стражи пропустили лишь их группу, успев захлопнуть створки перед простонародьем.
Король принял прославленного маршала в летнем домике, уютно расположившемся в вековом парке позади основного дворцового комплекса, куда его величество частенько сбегал от государственных дел. Здесь, в тени необъятных крон исполинских деревьев было тихо и покойно. В мутном пруду скользили по воде несколько крупных птиц, совершенно не боявшиеся людей.
В продуваемой насквозь комнате король был один, если, конечно, не считать спрятавшихся за портьерами телохранителей. Белая ночная рубаха, широкие, давно немодные при дворе штаны отвратительного серо-желтого цвета, неубранные после сна волосы – всё говорило о том, что аудиенция готовилась в спешке: Хильдерику не терпелось узнать новости из первых рук.
Был король молод – едва ли старше Хорста. Его немного вытянутое вниз лицо, сплошь усыпанное веснушками, местами покрывал юношеский пушок, которого ещё ни разу не касались инструменты брадобрея. Нос, по молодости лет уже довольно крупный, а с годами наверняка должный превратиться в подобие орлиного клюва (уж такова была фамильная черта монаршьей семьи), был слегка свернут влево – память о детских забавах с деревянным мечом. Глаза, почти круглые, прозрачно-голубые, постоянно прятались за падающей на них прядью волнистых каштановых волос. На осененном властью челе, в этот
