— Между ними и вами одна небольшая разница — они могут в любой день приехать в столицу, стоит им только захотеть, а вы никогда не попадете в Москву, разве лишь под конвоем.
— Попаду!
— Вы мне нравитесь своей детской наивностью. Так про Москву говорили немцы в 1941 году. Сейчас 1944 год. На что вы надеетесь? На самом деле, на что?
Астафьев искренне засмеялся:
— Кто кого допрашивает — я вас или вы меня?
— А зачем вам меня допрашивать? — спокойно спросил Орлов. — Интересного я вам ничего не скажу.
— Скажете, да еще как.
— Пытать начнете? Не советую. Совсем замолчу.
Астафьев достал портсигар.
— Разрешите?
— Удивляюсь я на вас. Пытать собираетесь, а закурить разрешения спрашиваете.
— Привычка. Кстати, желаете?
— Благодарю, — язвительно ответил Орлов. — Не занимаюсь…
— Сигареты у меня дрянные. До войны в Париже я часто покупал вашу «Тройку». Сорт средний, но картинка прелестная… Значат, решил ничего не рассказывать. Хотите совет?
— Выкладывайте.
— Расскажите мне все. Мне. Пока не поздно.
Орлов помахал ладонью, отгоняя дым. Астафьев потушил папиросу об ножку табурета.
— Извините, начадил. Принимаете совет?
— Нет.
— Напрасно. Вы не понимаете своей выгоды.
— Объясните.
— Охотно. Вас все равно заставят говорить. Я дерьмо, интеллигент, не выношу запаха крови, хотя кровь все проливают, она льется, как водопад, ее льют, как шампанское.
Орлов в том же тоне продолжал:
— «И за нее венчают на Капитолии и называют потом благодетелем человечества». Помню. Федор Михайлович Достоевский. Кстати, кровь, которая льется сейчас, льется по вине тех, кому вы по-собачьи служите…
— Не надо оскорблений. Это не деловой разговор. Я действую исключительно в ваших интересах. Начальство ждет результатов нашей беседы. Если я приду пустой, вас передадут Эриху Рике…
— Немец?
— Обершарфюрер СС. Прикомандирован к штабу Андрея Андреевича.
— А это кто такой?
— Как кто? Вы что, с неба свалились? Генерал-лейтенант Власов. Так вот, вас передадут Рике. Он зверь! Урод на коротких ножках и ненавидит красивых, полноценных мужчин. От него выход один — к стенке, но сначала он вас изуродует…
— Не пугайте меня, ночь спать не буду.
— Ну, начнем?
— Что-то не хочется…
В дверь постучали. Астафьев крикнул:
— Войдите. Вошел солдат.
— Господин поручик, вас требует их превосходительство…
Астафьев вскочил. Укоризненно сказал Орлову:
— Заболтался с вами… И все попусту. Не миновать вам Рике.
Вошел, судя по нашивкам, унтер-офицер. Внес кувшин с водой и таз. Поставил на табурет:
— Можете воспользоваться.
Орлов попробовал воду — холодная, приятная. Унтер добавил:
— Потребуется выйти — постучите…
Потом принесли завтрак, и неплохой: сосиски с картофельным шоре, кофе, два ломтика сыру, булочку.
Орлов подумал: «Стоит ли есть?» Потом принялся за сосиски: «Успею, наголодаюсь, пока надо копить силы».
Поев, Орлов принялся расхаживать по камере: пять шагов вперед, пять назад. «Обязательно будут спрашивать о наступлении — это ясно как божий день!» Орлов вдруг ощутил, что все относящееся к его работе, к готовящемуся наступлению где-то очень далеко. Москва, генерал-полковник Болотин, товарищи — все далеко. Далеко не по пространству, а по времени — и существует лишь как отдаленное воспоминание.
Несколько дней назад подполковник Орлов получил у Болотина двухдневный отпуск и съездил в Кинешму, где жили мать его жены Варвара Ивановна и сын Сережа.
Из двух суток отпуска тридцать восемь часов ушло на дорогу — вместо довоенных двенадцати поезд шел от Москвы девятнадцать часов.
Орлов видел сына в последний раз на рассвете 22 июня 1941 года. Накануне, в субботу, он с женой Кирой был на концерте — в Гродно приехали артисты московской эстрады, среди них был известный на всю страну конферансье и молодой, но уже известный скрипач.
Орлову на концерт идти не хотелось. Утром в воскресенье Кира с Сережей должны были уезжать в Кинешму — бабушка слала письмо за письмом, просила привезти внука. Весна в том году не удалась, каждый день шли дожди, дули противные, гнилые ветры, Сережка не вылезал из гриппа. К середине июня погода установилась, потеплело, можно было безбоязненно пускаться в путь.
На письменном столе Орлова в палехской коробочке лежали железнодорожные билеты. Орлову очень хотелось последний вечер побыть с сыном и Кирой. Но зашел майор Капустин с женой, и они уговорили пойти на концерт.
Кира поддалась легко — концерты она любила, а тут сразу две столичные знаменитости. Условились, что Кира пойдет с Капустиными, а Орлов придет попозднее, как уложит спать Сережу…
После концерта Орлов пошел в свой штаб.
А утром началась война.
Когда Орлов в половине пятого утра забежал домой, ни Киры, ни сына там не оказалось. Какая-то женщина — Орлов потом так и не вспомнил, кто она — крикнула, что Кира, наверное, на вокзале.
Орлов помчался на вокзал. Пассажирский поезд только отошел.
Уверенный, что семья уехала, Орлов заспешил в штаб полка. Над вокзалом с ревом и свистом пронеслась тройка «юнкерсов». Люди с привокзальной площади попрятались в подъезды, еще не понимая, что самая страшная опасность ждет их именно в домах.
В павильоне автобусной остановки Орлов увидел участников вчерашнего концерта. Скрипач, бледный, с синими губами, обхватив футляр обеими руками, молчал. На скамейке сидела молоденькая, очень хорошенькая актриса. Над ее темными пышными волосами возвышался алый бантик. Высокий толстый конферансье по-женски всплескивал руками, говорил:
— Вы слышите, Эдик? Вы слышите, что она предлагает: «Найдем такси!» Вы что, в Москве? Или вы не понимаете, что происходит?
— Понимаю, — улыбаясь ответила актриса, — и тем не менее давайте попробуем.
— Перестань валять дурака, Рита…
— Тогда пешком, — тем же бодрым тоном проговорила актриса и поправила бантик. — Стоять бесполезно, а идти очень хорошо! С каждым шагом ближе к Москве…
— С вещами? — недоуменно спросил конферансье. — С моими бебехами?
— А вы их бросьте, — невозмутимо посоветовала актриса. — Одно из двух: или вещи, или жизнь…
— Я не могу бросить скрипку, — твердо заявил скрипач. — Она из государственной коллекции…
