— Что-нибудь придумаем… А если ко мне — обещаю генеральское звание. Помнишь в Ялте начальника санатория Мальцева? Он здесь — генерал-майор, а в Совдепии выше подполковника не вырос.
— У него заслуг много. Бургомистром Ялты был, тысячи людей на тот свет отправил…
— К сожалению, иногда приходится быть жестокими. Ну, Алексей Иванович, по рукам! Кстати, учти — зарплата хорошая, жить будешь роскошно.
Вдруг — после Орлов так и не мог понять, почему именно в этот момент — его охватила такая лютая ненависть к Власову, к этому большеротому очкастому человеку, спокойно, деловито предлагавшему изменить Родине, что он вскочил, схватил за френч испуганно отшатнувшегося Власова и выкрикнул:
— Сволочь! Предатель! Морда поганая… Захотел Россию спасать! Она и без тебя, гад, и себя и других спасет…
Вбежали поручик Астафьев и унтер-офицер, схватили Орлова за руки. Потом вошел высокий офицер с бородой. Власов приказал:
— Вниз! Не давать ни пить ни жрать.
Астафьев защелкнул на Орлове наручники.
— Пошли, ваше благородие…
— Осторожно, ваше благородие! Тут шесть ступенек, одна вся развалилась. Я тут недавно чуть себе шею не свернул. И света нет. Комендант экономит. Ну вот и пришли. Тут лампочка есть.
Щелкнул выключатель. Орлов осмотрелся — подвал как подвал. На грязных стенах трубы, провода. В углу куча угольных брикетов. Где-то капает вода. Пахнет канализацией.
— А теперь, ваше благородие, пожалуйте сюда…
Астафьев снял замок, отодвинул засов — открылась узенькая дверь.
— Тут, конечно, не отель «Адлон» на Унтер-ден-Линден, но жить можно. Крыс нет, недавно морили… Проходите, пожалуйста. Располагайтесь.
В низкой темной конуре нет ничего, кроме тряпья на полу.
Орлов, согнувшись, пролез в дверку. Астафьев задвинул засов, звякнул замком, все тем же вежливым тоном сообщил:
— Беспокоить не будем, поскольку нет оснований — есть и пить подавать запрещено. Все удобства в углу. Будьте здоровы…
Щелкнул выключатель. Орлова охватила сырая темнота.
Власов собирал в папку фотоснимки.
— Ну, что делать с Орловым, господин Никандров? Отдать Эриху Рике? Пусть потрошит…
Никандров ответил не сразу, посмотрел на фотографии, подумал.
— Я предполагал, что это верняк. А Рике отдавать, что толку? Он его сразу ухайдакает, а нам Орлов нужен живой. Он, Андрей Андреевич, много знает. Мы должны заставить его заговорить.
— Он не заговорит.
— Я попробую…
— Попытайтесь… Если что-нибудь расскажет, немедленно поставьте меня в известность.
— Где вы будете?
— Там…
«Там» — это означало у Адели Белинберг.
ГЕНЕРАЛ ВЛАСОВ СОБИРАЕТСЯ ЖЕНИТЬСЯ…
После неудачного визита к рейхсфюреру СС Штрикфельд в начале августа принес милому другу «айвензунг» — путевку.
— Отдохните… Это в Рудольдинге, недалеко от Зальцбурга. Место прелестное. Санаторий уютный, симпатичный, для выздоравливающих солдат…
Услышав про солдат, Власов закапризничал:
— Не поеду! И не уговаривайте. Мне и здесь неплохо.
Штрикфельд показал свою путевку.
— И вы едете?
— Куда иголка, туда в нитка. — Штрикфельд любил иногда щегольнуть русскими пословицами. — Туда, возможно, заглянет и герр Крегер… Кстати, начальница там Адель Белинберг. Молода, красива, умна, обворожительна. Клянусь, вы от нее будете без ума. Дополнительно: она вдова. Супруг, группенфюрер СС, к сожалению, убит под Краснодаром. Детей нет…
— Группенфюрер — это в переводе на общевойсковой генерал-лейтенант?
— Совершенно верно. Вы с покойным Белинбергом в одном звании. — Штрикфельд улыбнулся. — Белинбергу, увы, звания не повысят, а вас ждет впереди многое. Для Адели вы… Ну, едем?
В жизни Власова женщины всегда играли большую роль. В родном селе Ломакино девушки его недолюбливали. Был он некрасив — долговязый, кожа да кости, обильно маслил голову. Приезжая в каникулы из семинарии, Анд-рюша без приглашения появлялся на посиделках и, если ему удавалось проводить кого-нибудь домой, быстро, не успев сказать двух слов, лез девушке за пазуху, сразу покрываясь при этом потом.
Парни неоднократно били срамника. Однажды устроили темную и основательно потревожили ему личность.
В последнее перед революцией лето Власову понравилась в соседней деревне Клаша Ванюкова. На третий день знакомства Андрюша затащил Клашу в овин. Она вырвалась, исцарапала ухажеру все лицо и, как была, в разорванной кофте, прибежала домой. А дома долечивался после лазарета ее брат — солдат, потерявший на фронте ногу.
Вечером односельчане смотрели, как георгиевский кавалер скакал на одной ноге по горнице Власовых и бил костылем Андрюшку, приговаривая: «Я тебе холку собью, жеребячья порода!»
Отец и мать, обещавшие богу сделать сына духовным лицом, с тревогой наблюдали, что будущего пастыря меньше всего интересует духовная пища, подавай ему побольше женской плоти, причем без особого разбору — как-то мать чуть не за уши вытащила сына от вдовы трактирщика, грузной пятидесятилетней бабы, младший сын которой был старше ухажера лет на пять…
Поговорка «женится — образумится» не оправдалась. Женившись первый раз на соседке Ане Ворониной, Власов совсем осатанел. Выпив однажды лишнее, он поделился с приятелем: «Не могу с одной бабой жить. Пробовал — не могу». И волочился за любой юбкой.
Летом 1944 года у Власова были сразу три любовницы. Лизка, о которой никто из его штабистов ничего не знал — откуда взялась, сколько лет, на вид ей давали не больше двадцати. Маленькая, чернявенькая, вертлявая, обожавшая шампанское и помидоры, — могла зараз съесть два килограмма. Ильза Керстень — высокая, красивая, властная женщина, страдавшая непомерным тщеславием: она, не стесняясь, рассказывала всем и каждому, что скоро выйдет за Власова замуж. Иногда появлялась, правда на короткий срок, молчаливая особа лет тридцати, рыжая, бело-розовая, веснушчатая, курносая. Молодцы из отделения контрразведки быстро дознались, что красотка когда-то состояла во вспомогательной труппе минского театра.
Это были, так сказать, постоянные, «прочные» привязанности. О мимолетных, случайных связях генерала знал лишь комендант Хитрово. Русских женщин в Германии оказалось много: в широкий бредень, расставляемый агентами генерального уполномоченного рейха по использованию рабочей силы Фрица Заукеля, попадали разные люди, И самыми несчастными были девушки и женщины, на них сваливалось все — тяжкий труд, голод, посягательства на их честь.
Всю дорогу от Берлина до Рудольдинга Власов издевался над Штрикфельдом.
— Посмотрим, куда вы меня тащите. Дыра дырой! На завтрак овсянка, на обед овсянка, на ужин овсянка… Ваша Адель, как ее?
— Белинберг, Андрей Андреевич!
