— Ваша Адель Белинберг, наверное, корова коровой. Носит туфли сорок пятого размера, корсет затягивает супонью…
— Чем, господин генерал? Супонью? Что это такое?
— Это, милейший, крепчайший ремень, узенький, а не разорвать. Хомут стягивают! Поняли?
— Понял. Хомут…
И вдруг:
— Капитан, познакомьте! Влюбился, словно мальчишка! Если хотите знать, о такой женщине, именно о такой, мечтал всю жизнь. Делайте, что хотите, но знакомьте! Считайте меня вашим должником, требуйте все, что пожелает ваша душа, — знакомьте!
— Хорошо, хорошо… Завтра.
— Сегодня. Немедленно… Я не усну всю ночь, сойду с ума!
— Фрау Белинберг уехала к себе. Она живет не в санатории.
— Поехали! Придумайте повод… Визит вежливости. Обеспечение моей безопасности, наконец…
— Завтра, генерал.
— Сегодня.
За первый же час пребывания в санатории Власов убедился, что фрау Белинберг действительно довольно приятная особа. «Штрикфельд малость перехватил, никакая она не красавица, Лизка куда лучше, но Лизка, во-первых, никуда не денется, а во-вторых, в-третьих, в-четвертых — до бесконечности, у Лизки нет брата оберштурмбанфюрера, который бы состоял при рейхсфюрере СС Гиммлере. А у фрау Белинберг такой брат есть. Врач врать не станет, зачем ему это. А он так и сказал: «Фрау Белинберг влиятельная. Пока она руководит санаторием, мы спокойны. Стоит ей позвонить брату…» Штрикфельд трепло. Болтает лишнее, а такой детали не знает».
— Капитан, тысячу извинений! К чему приравнен оберштурмфюрер? Никак не могу запомнить…
— Слово «приравнен» в данном случае не подходит, Андрей Андреевич. Лучше употреблять «соответствует».
— Благодарю. Чему же в таком случае соответствует?
— Подполковнику… Почему это вас интересует?
— Надо же когда-нибудь запомнить… Поехали?
— Завтра…
— Скажите, капитан…
— Не капитан, а гауптштурмфюрер, если: уже решили запомнить.
— Скажите, гауптштурмфюрер, вы мужчина или…
— Хорошо, едемте.
Все получилось преотлично. Фрау Белинберг знала немного по-русски — покойный супруг приказал: «Учи! Возьмем Москву, получим имение в Крыму». Герр Власов немного научился по-немецки. Помог Штрикфельд. Сводник из него — первый класс.
Через восемь дней объяснились. Выяснилось: Адели понравился Власов, Власову — Адель. К сожалению, на близком расстоянии у Адели заметны были морщины, кожа дряблая, многовато угрей. «Ничего! С лица не воду пить!» И насчет ума перехватил Штрикфельд — ничего особенного, самая обыкновенная, натуральная фрау, готова умереть за фюрера, и если для пользы отечества — фатерланда надо стать супругой герра Власова — почему же не согласиться? Странно было бы не согласиться!
— Всему приходит конец, — сказала фрау Белинберг, подписывая путевку с заключением:
«Больной покидает санаторий с заметным улучшением состояния здоровья. Окреп. Более оптимистически смотрит на жизнь».
Лишь в графе: «Прибавил вес — не прибавил» фрау начальница, слегка вздохнув, проставила — «не прибавил». По-бабьи хихикнула, погрозила пальчиком: «Любовь любовью, а здоровье надо беречь, милый».
Возникли некоторые препятствия — свадьбу можно справить не ранее декабря. Адель дала клятву не выходить замуж два года после гибели супруга, а два года будет 24 декабря. «Можете представить, его убили под самое рождество!» И еще арийке запрещено выходить замуж за славянина. Урегулировать взялся оберштурмбанфюрер Фердинанд, брат Адели, будущий родственник. Обещал получить разрешение на бракосочетание у рейхсфюрера СС.
Перед отъездом невеста попросила жениха уделить ей несколько минут — «для серьезного разговора, имеющего непосредственное отношение к нашей будущей семейной жизни».
Уединились. Штрикфельд попытался было остаться, послушать, о чем поведут речь помолвленные, но фрау Белинберг так посмотрела на него, что он немедленно испарился: с сестричкой оберштурмбанфюрера, доверенного лица рейхсфюрера СС, шутки плохи!
Адель нежно поцеловала будущего супруга в лоб.
— Мой любимый! Я понимаю, разговор тебе удовольствия не доставит, но я обязана…
Власов терялся в догадках: «Что ей от меня, чертовке, надо?»
— Да, я обязана сделать это заявление… Меня совершенно не интересует твое прошлое. У всех мужчин увлечения. Меня интересует будущее. Надо, чтобы все прилично… Эту Лизку, я правильно говорю — Лизку? Ее уберут от тебя. Фердинанд обещал. Она глупа. Всем рассказывает, как ты с ней шалишь. Не огорчайся, она тебе неверна. «Слава богу, про Ильзу она не знает», — подумал Власов.
— Дорогая… Я все понял.
Адель посмотрела на жениха — в глазах ни улыбки, ни злости, словно речь идет о погоде или черт его знает о чем.
— Я надеюсь, что и у Ильзы Керстень не будет больше поводов появляться в твоем доме… Самое правильное, если она вообще покинет Берлин.
«Вот чертова баба! Все узнала…»
— Дорогая… Я все понял.
— Я бы не хотела, чтобы твои подчиненные в разговоре упоминали рыженькую артистку… Ее, кажется, зовут Нонна, если я не ошибаюсь.
— Дорогая, я все, все понял!
— Данке.
И добавила:
— Через десять дней я прибуду в Берлин. Надеюсь, ты управишься?
С Лизкой особых хлопот не было — она исчезла. Видно, будущий родственник оберштурмбанфюрер Фердинанд нажал нужную кнопку. Последний раз Лизутку видели в ресторане «Медведь», ужинали с личным поваром Власова — красавцем осетином унтер-офицером Атаровым. В мельхиоровом ведерке охлаждались две бутылки шампанского, фрейлейн чавкала крупные, с апельсин, помидоры, обходилась без ножа, откусывала, как от яблока. После ужина, вышли вместе. Гардеробщик Лисин, бывший бухгалтер краснодарского торга, после рассказывал:
— Господин Атаров, когда вышли из зала, напомнил Лизавете, чтобы она знак «ОСТ» на плащик приколола: «Не дай бог патруль». А она весело так ответила: «Плевать я хотела на этот «ОСТ»!
Атаров вскорости запил, во хмелю был буен, кричал: «Казните меня! Погубил невинную душу!» Плакал навзрыд.
Рыжеволосую Нонну сбила на Лейпцигерштрассе машина — сама виновата, не перебегай улицу где не положено.
С Ильзой Керстень получилась накладка. Дня за три до приезда фрау Белинберг Андрей Андреевич пригласил Ильзу к себе домой.
Какой между ними вышел разговор, знал лишь господь бог да комендант Хитрово.
Ильза била посуду, кричала: «Дурак! Кацер!» Это слышал внизу охранник Полуянов — «Вот это баба!»
