Вейдеманн успел незаметно шепнуть Рябининой:
— После полуночи! — И сунул ей в карман конфету.
После осмотра дома Астафьев слегка закусил и сел в машину. Козырнул Вейдеманну и напомнил:
— Передайте фрау Белинберг — генерал прибудет в восемнадцать ноль-ноль…
Фрау Белинберг встретила Вейдеманна милой улыбкой.
— Проводили?
Вейдеманн решил надуться:
— Еле уехал! Это непостижимо! В дом группенфюрера СС приезжают русские! И зачем? Подвергать меня допросу!..
— Не надо волноваться, Макс. Это вредно.
Но Вейдеманн «завелся». Он это любил и быстро входил в роль:
— Я уже не могу волноваться, дорогая Адель… Я волновался, когда там, в России, потерял вашего мужа, который так любил и ценил меня. Я волновался, когда мне отделили ногу, — и я не знал, как буду жить дальше. Я потерял веру во все — в людей, в любовь, в дружбу, когда узнал, что вы собираетесь замуж. Группенфюрер перевернется в гробу. Его жена выходит за русского…
— Ты не точен в определениях. Не жена, а вдова. Это совсем иное — вдова.
— Променять вашего мужа на эту сутулую русскую гориллу!
— Ты снова не точен в определениях, дорогой Макс. Променять можно что-нибудь существующее, а мой муж, к сожалению, увы, как это ни печально, не существует. Если хочешь знать, я жертва. Да, да, жертва… Мы, германские женщины, умеем вместе с вами, мужчинами, нести ответственность за судьбы рейха! Мое замужество необходимо Германии! Это не просто брак, это политический союз…
— Надо было этой горилле подложить другую жертву…
— Почему другую?
Вейдеманн опустился на колени, поцеловал Адели руки:
— Зачем вы так говорите, Адель… Одумайтесь, пока не поздно. Честолюбие никого до добра не доводило. У вас хорошее имение, пенсия за мужа. Я люблю вас… Я сойду с ума, Адель.
— Не надо. Тогда и тебя отправят в Аушвиц, и ты не сможешь поехать со мной в Россию… Дай твой глупый, упрямый лоб… Я пошла отдыхать.
Фрау Белинберг панически, до животного крика боялась воздушных налетов. Если поблизости появлялся самолет, она, не пытаясь узнать, свой это или чужой, мчалась в убежище со своим маленьким чемоданчиком из зеленой кожи, в котором лежали драгоценности.
Страх перед бомбежками заставил ее принять должность начальника санатория в тихом, уютном Рудольдинге.
Но надо было выбирать между Власовым и спокойный Рудольдингом, и фрау Белинберг, превозмогая страх, вернулась в имение.
Первые дни налетов не было, и Адель успокоилась: «Может быть, эти проклятые англичане и американцы оставят нас в покое…»
И вот опять, как назло, когда в гостях жених со своими офицерами, Фердинанд, фрау Культцер, пианистка фрейлейн Вайс. Так мило поужинали в летней столовой, шел такой интересный разговор о влиянии немцев на развитие русской культуры, генерал Власов только начал доказывать свою мысль, что еще при великом Петре…
И тут появились самолеты. Они шли высоко, но от мощного рокота в столовой задребезжали стекла. Сухо, отчетливо застучали в Цоссене зенитки!
После, когда все закончилось, фрау Белинберг было очень стыдно, неловко за свое трусливое поведение. Германская женщина не имеет права так вести себя, но что поделаешь, если нервы опять подвели.
Фрау Белинберг вскочила из-за стола, дурным голосом, доходившим до визга, закричала:
— Закройте, дьяволы, окна! Свет, свет! Погасите свет!
Она всегда кричала так — «дьяволы!», имея в виду остгорничных. А на этот раз остгорничных в доме не оказалось, и крик поневоле был адресован жениху, гостям, фрау Кульцер, милой, приятной фрейлейн Вайс…
В тот момент фрау Белинберг не отдавала отчета в том, что она поступает недостойно германской женщины, вдовы группенфюрера СС, невесты генерал-лейтенанта Власова: она выбежала из столовой, с грохотом уронив стул, сбив по пути с высокого столика превосходную мейсеновскую вазу — подарок покойному мужу от группенфюрера Эшке, влетела в спальню, схватила из сейфа зеленый чемоданчик и тем же аллюром понеслась в убежище.
Самолеты, отбомбившись, давно ушли, перестали стучать в Цоссене зенитки, погасло зарево над Берлином, а фрау Белинберг еще не вышла из укрытия — с ней, как всегда после налета, началась истерика.
Гости делали вид, что ничего особенного не произошло, продолжали тихий разговор о зверстве англичан и американцев, безжалостно бомбящих старинные города, соборы, памятники искусства и архитектуры. Фрейлейн Вайс, желая польстить герру Власову, заявила:
— Русские в этом смысле оказались благороднее…
Оберштурмбанфюрер Фердинанд удивленно посмотрел на фрейлейн.
Поручик Астафьев вышел на открытую террасу покурить. Мимо прошли две восточные работницы — одну, похожую на мальчишку, он запомнил еще днем.
— Мадемуазель, — окликнул Астафьев. — Подойдите.
— Вы меня? — спросила Козихина.
— Тебя, тебя…
— Слушаю, герр офицер.
Рябинина зашла за угол дома.
— Как твоя фамилия?
— Козихина, герр офицер… А вы русский?
— Русский. А что?
— Так просто. Интересно. Русский — и в Германии…
— Ты тоже в Германии.
— Я другое дело…
На террасу вышел генерал Благовещенский.
— Идут, — сказал Астафьев Козихиной.
— Развлекаетесь, поручик? Заводите знакомство? — спросил Благовещенский.
— Беседовал с вашей советской соотечественницей. Я обязан, ваше превосходительство, знать всех, кто находится вокруг…
— А я было подумал, что вы соскучились по женскому обществу. Кстати, какое у вас впечатление от управляющего имением? Молод — не больше тридцати…
— Двадцать семь, генерал, и если мне опыт не изменяет, у него с хозяйкой дома роман, и он бешено ревнует ее к Андрею Андреевичу…
Благовещенский засмеялся:
— Заметили? Я тоже. Ревнивцы — народ опасный… Смотрите в оба…
— Я спокоен. На днях Андрей Андреевич посетил знаменитую гадалку, кажется, фрау Нагель, живет на Александерплац… Она предсказала успех во всех делах, в любви и обещала, что он проживет до восьмидесяти лет. Про любовь предсказание, как видите, уже сбылось…
— Легкий у вас характер, поручик.
— Не замечал, Иван Алексеевич. Просто я стараюсь не задумываться над будущим — пусть все идет, как идет.
— А я задумываюсь, поручик… Если победят немцы, тогда у меня, да и у вас, путь определенный. А если…
