русского народа» — обсуждений не вызвала. Все было туманно, неясно, предположительно.
Только Рычков, видимо, устав от спора, скептически заметил:
— Это еще дожить надо, до последующего-то момента!.. Бог его знает…
Сообщение о Положении «Союза защиты родины и свободы» тоже сделал сам Борис Викторович. Не говорил, а рубил слова — твердо, резко, подчеркивая смысл. Даже генерал Рычков посматривал на докладчика с удивлением — откуда у этого штатского такая четкость?
— Задачи, к выполнению которых мы готовимся, являются делом защиты не отдельного класса или партии, а делом общественным, всего народа…
Последние параграфы вызвали аплодисменты.
— Начатую борьбу не кончать! Какие бы ни были трудности, неудачи — не кончать! От тех, кто захочет отказаться от участия в нашем деле, потребовать сохранения полной тайны. За нарушение — смерть! Отказы принимать только до 25 мая. После этого числа за отказ — лишение жизни. За выдачу центрального штаба, равно как и программы «Союза», — расстрел!
Начальником штаба утвердили полковника Перхурова. Постановили создать при штабе три отдела: вербовки новых членов, оперативный, разведки и контрразведки и самостоятельный террористический отряд.
Когда с делами было покончено, Савинков открыл чемодан. Только Виленкин, доставивший накануне деньги, полученные от консула Гренара, спокойно наблюдал за Савинковым. Остальные, даже сдержанный, невозмутимый Перхуров, вытянули шеи — что там, в этом чемодане? И заулыбались, увидев пачки.
— Каждому из вас, друзья, предстоят расходы, понятно, разные: у одних больше, у других меньше. Потом сочтемся. А сейчас — получите аванс.
И раздал каждому по пачке.
Все, кроме Рычкова, вели себя деликатно — не спросили о сумме, не пересчитывали, неловко, стеснительно спрятали деньги. Генерал разорвал узенькую полоску, крест-накрест склеивавшую пачку, пересчитал, произнес довольным тоном: «Прилично! Совершенно верно! Как в банке!» — разделил на три части, неторопливо разложил по разным карманам.
Дикгоф-Деренталь презрительно оттопырил нижнюю губу — не генерал, а торгаш.
Рычков в коридоре, пока перебирались в столовую, успел шепнуть Деренталю:
— А вы нос не крутите… Денежки счет любят! Он сам сказал: «Потом сочтемся!»
Сначала выпили за «Союз защиты родины и свободы». Деренталь встал, преданно, влюбленно смотря на Савинкова, взволнованно, до дрожания голоса, до увлажнения глаз произнес высокопарный тост за «неукротимую, могучую энергию, ясный ум, чистую душу» Виктора Ивановича и, чуть не рыдая от восторга, воскликнул:
— Это бог послал нам его! Да будет славно его имя ныне, и присно, и во веки веков!
— Аминь! — невпопад брякнул генерал Рычков, торопливо доедая паюсную икру.
Пошли по кругу, подняли рюмки за всех. Перхуров, после краткой в его честь речи Савинкова, слегка наклонил голову, поблагодарил:
— Спасибо, господа, за доверие…
Иззябший, как щенок, Казарновский, проводив до угла Остоженки последнего гостя, прихватив Литвиненко, постучался в квартиру Василисы Николаевны. Открыла сама Василиса Николаевна — вся в слезах, с распухшим носом.
— Васенька, что случилось? — поразился ее виду Казарновский.
— Ладно, проходите, — утираясь передником, ответила хозяйка.
Капитан третьего ранга и штабс-капитан заторопились в столовую. Среди грязной посуды выделялась деревянная расписная чаша с сиротливым, одиноким, надкусанным соленым огурцом.
— Поработали! — не то с сожалением, не то с завистью произнес Казарновский.
Литвиненко посолил корочку, пожевал. Василиса Николаевна села в кресло, сжала голову пухлыми ладонями.
— Господи, какие свиньи! Все сожрали, все выпили, и никто спасибо не сказал. День рождения называется…
Казарновский попытался оправдаться:
— Я же думал вы просто так, для конспирации!
— А если бы ЧК налетела? Что бы вы, идиоты, сказали? Как меня зовут? Они умнее, чем вы думаете, — в святцы бы заглянули, и всем вам кутузка… Я сегодня по-настоящему именинница.
— Мы же не знали, дорогая… Все могло быть иначе…
— Уходите, кретины! И никогда больше этих хряков ко мне не приводите! Не хочу рисковать! Я думала — благородные люди, а они свиньи самые распоследние…
ЛЮДИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ…
На третий день после разгрома анархистов Андрея Мартынова на открытом собрании рабочих Брестских железнодорожных мастерских, где он работал до перехода в ВЧК, принимали в партию. Заявление о приеме в партию Андрей подал еще в феврале.
Андрей не был в мастерских всего около месяца, но как за это время изменились его товарищи! Если бы он видел их, как прежде, ежедневно, он, наверное, разницы бы не заметил, а сейчас ему стало не по себе — лица у ребят были худющие, глаза ввалились.
Только у Максима Лиходеева, молодого, лет под тридцать, слесаря, лицо было по-прежнему сытое, гладкое. Над Лиходеевым все насмехались за его какую-то волчью прожорливость. Случалось, дополнительно к пайку рабочим перепадало по две-три воблины, как-то раздали по куску копченой баранины. Все несли еду домой, только Лиходеев съедал все немедленно, не оставлял ни крошки.
Андрей никак не ожидал встретить в мастерских Петерса. Заметив его растерянность, Петерс улыбнулся.
Началось собрание. Андрея спрашивали, признает ли он программу и устав партии, расспрашивали про родителей, про Надю.
А затем секретарь ячейки Белоглазов сказал:
— Предоставляю слово товарищу из Чрезвычайной Комиссии, куда мы Мартынова послали работать…
— Что сказать, товарищи, — начал Петерс. — Вы рекомендовали, мы взяли. Хвалить у нас в ЧК не принято, да пока еще товарищ Мартынов ничего особого и не сделал. Но я думаю, что ни вы, ни мы не ошиблись…
Народу на собрании было много — человек двести, а когда секретарь сказал: «Кто за то, чтобы принять Мартынова в партию?» — рук поднялось мало — не больше двадцати. Мартынов сначала даже испугался, а потом, когда услышал: «Принято единогласно», вспомнил, что комячейка в мастерских маленькая, а остальные на собрании — беспартийные.
Перешли к «текущему моменту».
Секретарь объявил:
— Слово имеет член Центрального Исполнительного Комитета Петр Гермогенович Смидович…
Из задних рядов насмешливый голос сказал:
— Знаем! Сейчас наговорит три короба и все пустые!..
Смидович добродушно улыбнулся, положил на столик маленький листок бумаги и сказал:
— Очевидно, кто-то из присутствующих меня слушать не желает. Вольному воля!
— А дуракам советский рай! — крикнул все тот же насмешливый голос. — Нам не попугаи нужны, которые чужие слова повторяют, а ораторы.
Секретарь попробовал урезонить крикуна:
— Алфеев, перестань! Попроси слова, дам…
— Ты бы лучше слово Бухарину дал, — более определенно высказался Алфеев.
Смидович без улыбки, серьезно сказал:
