Дверь в гостиницу оказалась запертой. Катя заколотила по толстому зеркальному стеклу. Показался бородатый швейцар — Игнатьич.
— Сейчас, милая, сейчас, хорошая, — как всегда, ласково встретил Катю старик. — Твой недавно пришел, сказывал: «Утром жена приедет», а ты ночью. Иди, иди. Обрадуй!
Анфим жил на втором этаже. Катя влетела в номер — мужа в нем не оказалось. Хлопала от ветра занавеска на распахнутом окне. Катя рухнула на диван, сердце бешено колотилось. Она вскочила, выбежала в коридор и наткнулась на Анфима — он шел с полотенцем через плечо.
— Катя! Приехала…
— Идем, скорее идем!
Катя подвела ничего не понимающего мужа к окну.
— Вы спите, а у вас восстание!.. Смотри!..
По улице строем шли люди с винтовками, на плечах погоны. Впереди в полной офицерской форме, перекрещенной ремнями, в фуражке с белым верхом, шагал широкоплечий, среднего роста командир. Рядом, ведя велосипед за руль, шагал второй офицер, что-то доказывал, яростно размахивая рукой.
— Это Фалалев!
— Ты его знаешь?
— Еще бы! Комиссар гражданской милиции. А второй — Баранов, командир летучего отряда. Сволочи! Жди меня…
Анфим побежал в вестибюль — к телефону. Катя за ним.
Болотин долго крутил ручку — никто не отзывался. Наконец, не девичий, а мужской голос спросил:
— Чего тебе?
— Соедините с товарищем Закгеймом…
— С кем?
— Я сказал — с Закгеймом!..
— А ты кто?
— Из комиссариата труда…
— Болотин, что ли?
— Да.
— Из «Бристоля»? Жди… Скоро придем за тобой… Будем шкуру сдирать…
Анфим бросил трубку, крикнул Игнатьичу:
— В какой номере Нахимсон?
И увидел через стекло лицо Фалалева. В дверь забарабанили.
— Открывай! — крикнул Фалалев.
Игнатьич побежал к двери. Анфим схватил его.
— Подожди, Игнатьич!
Швейцар вырвался, обложил Болотина матом.
— Катя! Беги! — успел крикнуть Анфим. — Буди всех! — И кинулся на Игнатьича, не пуская его к двери. Фалалев рукоятью револьвера выбил стекло, просунул руку, пытался достать торчавший в скважине ключ…
Катя бежала по коридору, стучала в каждую дверь.
— Проснитесь! Скорее! Скорее!
В вестибюле стреляли. Катя помчалась на выстрелы. Пробегая коридором, увидела: из номера выскочил Нахимсон, на ходу надевая пиджак.
— Что случилось? — крикнул он и, не дождавшись ответа, скатился по лестнице.
А дверь уже открыли. Люди в погонах выкручивали руки Анфиму. Катя с ужасом смотрела, как швейцар бил мужа по лицу.
— Комиссар! Сволочь! Гадина… — кричал он.
Нахимсон, с револьвером в руке, попытался растолкать орущих пьяных мятежников. Он успел стукнуть швейцара по голове, тот заорал:
— Самый главный! Ребята! Нахимсон!
В вестибюль вбежал инспектор уголовно-сыскной милиции Греков — в белой рубашке. Катя крикнула:
— Товарищ Греков!
Греков даже не глянул на Катю, подошел к Нахимсону, ухмыльнулся:
— Привет, товарищ Нахимсон! Это ты хорошо. Сам вышел. Меньше хлопот.
Нахимсон, весь в крови, негромко, с удивительным спокойствием сказал:
— Мне говорили, что ты подлец, Греков. Ах, как я ошибся…
— Раздевайся, жидовская морда! Скидывай пиджак!
— Я сниму! Ты не дрожи, Греков! Тебе придется еще не так дрожать…
Игнатьич увидел Катю, завизжал:
— Ребята! Держите! Комиссариха! Шлюха…
Катя бросилась к распростертому на полу Анфиму, словно он в силах был еще защитить ее. Игнатьич с хрястом ударил ее молотком в затылок.
— Сука!
Последнее, что смутно, через кровавую пелену, застилавшую глаза, увидела Катя — Нахимсона вытаскивали в дверь. Он упирался, рычал…
Теплое тело Кати топтали, мяли люди в погонах, суетившиеся, оравшие в вестибюле, потом Греков схватил труп за руку, сильно, как мясник, перевернул лицом вверх.
Арестовав еще двух большевиков, живших в «Бристоле», мятежники ушли. Ушел и Игнатьич. Его старуха вылезла из своего закутка, посмотрела, поохала, принесла со двора пахнущую дегтем рогожу, оценивающе посмотрела на белую с голубыми горохами кофточку Кати, нагнулась, пощупала синюю юбку — юбка оказалась шерстяной. Старуха долго возилась, кряхтела, раздевая Катю. Потом стащила с Анфима сапоги и снова принялась за Катю — увидела, что ботинки на ней хотя и чиненные, но стоящие.
Покончив с этой тяжелой, неприятной, но выгодной работой, довольная, что никто из перепуганных жильцов не вышел и не увидел, старуха прикрыла рогожей Катю и Анфима, отнесла окровавленную одежду в закуток, вернулась и стала подметать блестящие, розовые от утреннего солнца осколки стекла.
Неожиданно раздался стон. Старуха замерла, широко раскрыв беззубый рот: стонал мужик. Анфим Болотин открыл глаза и внятно сказал:
— Бабушка, позови Катю!..
Старуха испуганно, как крыса, спряталась в закуток, приоткрыв дверцу, смотрела, как оживший покойник гладил по лицу мертвую жену и говорил:
— Катенька! Катенька…
Около двух часов ночи Андрей принял телефонограмму из Тулы.
«Возле складов патронного завода задержана группа вооруженных молодых людей. Личности выясняются».
Минут через пятнадцать военный комиссар Хамовнического района тревожно сообщил: в казарме первого Советского полка неизвестными похищены все винтовки третьей роты.
Потом телефонистка сказала:
— Вас вызывает Ярославль. Соединяю…
Но трубка долго молчала. Андрей положил ее на всякий случай на стол — может, заговорят. Прошло несколько минут, Андрей собрался повесить трубку и вдруг услышал женский голос:
— Москва! Москва! Вы меня слышите?
— Слышу, — ответил Андрей. — Говорите…
— Москва! У нас восстание… Стреляют… Я телефонистка со станции… Слышите меня?
— Слышу! Говорите, — кричал Андрей. — Говорите…
