— Товарищ Рыбин, принимай команду!
На столе у Ленина лежал план Москвы. Владимир Ильич быстро писал. Яков Михайлович Свердлов, отмечая синим карандашом стрелки, кружочки, объяснял:
— Силы неравные. К сожалению, два полка в четыре утра отправлены в Ярославль.
— Почему — к сожалению, Яков Михайлович? В Ярославле очень тяжело…
— У эсеров 1800 штыков, кавалерийский отряд в восемьдесят всадников, больше сорока пулеметов, четыре броневика, восемь орудий, одно из них нацелено на Кремль… Основные силы у них сосредоточены в Трехсвятительском. Выдвинуты заставы. Со стороны Покровской площади они успели вырыть окопы. У нас 720 штыков, двенадцать орудий, четыре броневика, пулеметная команда из сорока человек…
— Где расположены наши войска?
— Одна группа у Страстного монастыря, вторая — у военного комиссариата, третья — возле храма Христа Спасителя. Там первый латышский полк, рота инструкторских курсов, батарея советской артиллерийской бригады…
— Извините, Яков Михайлович, у меня вопрос к товарищу Подвойскому… Николай Ильич, кто командиры групп?
— Народ вполне надежный, Владимир Ильич. Вацетис, Дудин. Хорошо помогает Петерсон, комендант Кремля Мальков…
— Превосходно. У нас с Яковом Михайловичем есть несколько предложений. Большой театр оцеплен? Надеюсь, левых эсеров не выпускают?
— Никак нет, Владимир Ильич, — ответил Подвойский. — Там Мальков. У него мышь и та не проскочит.
— Это очень хорошо! Занять все мосты, держать их под прицелом. Закрыть заставы. Передайте эту телефонограмму!
Подвойский прочел:
«Передать во все комиссариаты города и пригорода в окружности на 50 верст: пропускать, кроме автомобилей народных комиссаров, еще автомобили боевых отрядов. Задерживать все автомобили Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, арестовать всех левых эсеров, членов этой комиссии, особенно Закса и Александровича. Сомнительных по партийной принадлежности приводить в Кремль на выяснение.
— Телефонная станция еще у мятежников, — сказал Подвойский.
— Уже у нас, — весело поправил Свердлов. — Только что звонили. Там Аванесов и комиссар московской телефонной сети. Молодцы — сразу выключили все телефоны в отряде Попова. На телеграфе пока эсеры. Они, как только заняли телеграф, немедленно разослали вот это.
Подвойский прочел вслух:
— «Всякие депеши за подписью Ленина и Свердлова, все депеши правых эсеров, меньшевиков признать вредными для правящей партии эсеров и не передавать». Интересно!
— Для правящей партии левых эсеров, — повторил Ленин — я думаю, что они слегка поторопились…
К арестованным чекистам привели члена ВЧК Мартина Яновича Лациса. Он вошел, как будто на очередное заседание, приподнял шляпу.
— Здравствуйте, товарищи!
Дзержинский засмеялся:
— Вы, Мартин, как на прогулку, даже шляпу не забыли.
Лацис — высокий, стройный, с большой красивой бородой — сел и положил шляпу на колени.
— В ней как раз все дело, Феликс. Меня эти архаровцы арестовали в кабинете. Повели. Иду и думаю, как сообщить, что меня взяли. Придумал. Попросил конвойных: «Знаете, я не привык ходить без шляпы, а она осталась в моей комнате. Разрешите взять…» — «Бери. Только поскорее». Я вошел, позвонил Якову Михайловичу, а уж потом взял мою драгоценную шляпу…
Попозднее втолкнули председателя Моссовета Петра Гермогеновича Смидовича. Вежливый, интеллигентный Смидович кричал на Попова:
— Подлец! Изменник…
Под конец, видно, выдохнув всю злость, погрозил Попову пальцем, как школьнику.
— Ну, подожди, поросенок! Мальчишка!
Несмотря на всю трагичность положения, Дзержинский засмеялся и несколько раз повторил:
— Ой, Петр Гермогенович, как вы его — «поросенок»?!
Андрей за эти часы, полные смертельной опасности, не переставал удивляться поведению Дзержинского. Дзержинский никого из арестованных не успокаивал и не бодрился, не выставлял напоказ свое бесстрашие, презренье к вполне вероятной близкой смерти. Но от него веяло таким невозмутимым спокойствием, такой уверенностью в том, что мятеж несомненно будет подавлен и Советская власть, партия большевиков победят.
Прибежал Попов, с порога крикнул:
— Ну что, дождались? Из Воронежа две тысячи донцов! К нам на подмогу!
И исчез. Дзержинский усмехнулся:
— Худо, видно, у них дело! Врет…
Попов прибегал несколько раз и всегда с потрясающей новостью:
— Отряд Винглинского с нами! Слышали, что я вам говорю?
— Слышали. С вами так с вами.
— Мартовский полк тоже с нами!
— С чем вас и поздравляем.
— Крышка вам теперь!
— Крышка так крышка.
Ночью Попов влетел взъерошенный, фарфоровые глаза почти не двигались.
— Ваш Свердлов распорядился Марию Александровну арестовать! Дзержинский, слышишь?
— Слышу. Правильно сделал.
— Да я за Марию Спиридонову пол-Кремля снесу! Сейчас прикажу моим пушкарям. Ничего не пожалею! От Большого театра одни декорации оставлю! Я за Марию всю Лубянку к чертовой матери…
Здоровенный рыжий матрос схватил Попова за плечо. Андрей успел заметить на пальцах у матроса несколько колец, одно с большим темно-красным камнем.
— Хватит, командир, разоряться! Перед кем икру мечешь? Не даешь ты мне воли — пришибить их, и все. Пошли, пошли, надо артиллерию поднимать.
Не успело начальство убежать, конвойный приоткрыл дверь и тихо сообщил:
— Держитесь, товарищи! Я к вам больше никого не подпущу. Перепились все. Могут случайно ухайдакать…
Дзержинский угадал. Дела у мятежников действительно были плохи. Арест в Большом театре левых эсеров, делегатов Пятого съезда Советов, парализовал активность их Центрального комитета. Кроме того, среди членов лево-эсеровского ЦК не было единства. Некоторые из них, такие, как авантюрист и демагог Донат Черепанов, требовали «самых решительных» мер, а они сводились в конце концов к расстрелу Дзержинского и других чекистов. Другие, как Камков, ненавидевшие большевиков, но не потерявшие окончательно способность трезво мыслить, говорили: «Хорошо, мы его расстреляем, это очень легко — раз и готово. А что дальше? Большевики — народ решительный, они за Дзержинского хлопнут всю нашу делегацию на съезде Советов! Как вам это понравится?»
Бывший народный комиссар почт и телеграфа Прошьян понимал весь авантюризм начатого мятежа, но не мог не участвовать в нем. Прошьян выполнил указание своего ЦК и занял с небольшим отрядом телеграф. Он собрал сотрудников телеграфа и объявил: «Мы убили Мирбаха. Будем, по всей вероятности,
