— Поняла! Не скажу.
— А где его сапоги?
— Не знаю. Кто-то стащил.
Молодой человек подумал и решительно сказал:
— Найдем!
Старуха очень перепугалась: «А если найдут? За это по головке не погладят!» Она вынесла сапоги и схитрила:
— Может, ему эти налезут? Если налезут, возьмите.
— Налезут.
Подъехала подвода. Вошли трое крючников с пристани.
— Мертвяки есть?
Старуха радостно ответила:
— Есть, есть! Заберите, ради бога…
Тело Кати бросили на станок, где лежало еще несколько убитых.
Старуха перекрестилась. «Слава богу, теперь легче будет соврать Игнатьичу — увезли и все». И заторопилась в закуток, перепрятать благоприобретенные вещи, а то старый черт найдет, продаст и все пропьет…
«У МЕНЯ МАЛЯРИЯ»
Бывший штабс-капитан Иван Благовещенский жил в Муроме у сестры Елизаветы второй месяц. Первую неделю как дорогой гость, ел, немного выпивал, отсыпался. Елизавета, добрая, тихая, любила брата как сына, но и она дней через пять спросила, что Иван собирается делать дальше.
А делать и здесь было нечего. Не идти же в Красную Армию — подавать руку сиволапым, вместо кокарды, к которой он так привык, носить звезду, а самое главное, находиться под постоянным контролем комиссара, какого-нибудь бывшего деповского слесаря или, еще хуже, полуграмотного мужика. И с кем воевать? За кого? За Россию? Да какая же она теперь, к черту, Россия? Ре-Се-Фе-Се-Ре!
— Что же делать? Что же делать?
Подавая неизменный суп из воблы и кашу из «шрапнели», сестра так вздыхала, что ничего не лезло в горло. А в конце второй недели рядом с прибором оказались «Известия», сложенные так, что Иван сразу увидел заметку «Спрос на труд», в которой сообщалось, что Уральская биржа труда обратилась в отдел рынка труда при Народном комиссариате труда с просьбой о присылке молотобойцев, жестянщиков, плотников, горнорабочих.
Намек был более чем ясен: Елизавета, добрая, тихая Елизавета, Лизанька, выпроваживала, подсказывала дорогу.
Сначала Иван озлобился на сестру — вот тебе и тихоня! Поразмыслив, пришел к выводу, что Лиза тут ни при чем, все зло от этой чертовой Советской власти. Это по ее вине он, учитель, фронтовой офицер, должен идти в жестянщики или в плотники…
Еще больше озлобился, увидев в том же номере «Известий» извещение Высшей аттестационной комиссии Народного комиссариата по военным делам о том, что комиссия просит всех граждан явиться лично или известить письменно по адресу: Москва, Н. Лесной переулок, дом 1, квартира 9, если у них есть какие-либо возражения против кандидатов на военные должности в Красной Армии. Затем шел длинный список. Иван Благовещенский, читая, не верил глазам: полковника Григория Владимировича Семенова, командира 3-го Морского полка, предполагали назначить начальником пехотной дивизии, полковника Оршешковского, бывшего командира 9-го гренадерского Сибирского полка — тоже начальником пехотной дивизии, бывшего генерал-майора Льва Николаевича Дединцева — начальником штаба кавалерийской дивизии…
Благовещенский с остервенением разорвал газету, отнес в отхожее место.
«Что же делать? Что же делать?
Может, в попы? Тогда надо в родной Юрьевец. Елизавета рассказывала, что Любочка Савельева, за которой в свое время приударял семинарист, семейной жизни так и не составила. А что? Неплохая попадья выйдет, ни в бога, ни в черта не верит. Можно и в попах весело прожить. Ну хорошо, допустим, весело, так это же все пока молод. А потом что?
Что же делать? Что же делать?
Когда же наконец пришибут этих большевиков, комиссаров? Испортили, окаянные, всю жизнь. Узнать бы, где брат Юрий? Неужели на самом деле у генерала Алексеева? Не махнуть ли на юг? А на какие шиши? Нужны деньги, и не малые. Где взять?»
Так и проходили день за днем. Благовещенский большей частью проводил время в уединении, в садике, покачиваясь в стареньком, много раз чиненном гамаке.
Однажды повезло, встретил полковника Сахарова, в 1916 году служили в одной дивизии. Тогда Сахаров на подпоручика Благовещенского внимания почти не обращал, а сейчас обрадовался как родному. Сахаров отрастил бороду и, хотя был всего на два года старше Благовещенского, выглядел лет на сорок.
Постояли, покурили махорки, вспомнили про коллег из дивизии. Сахаров мимоходом, вскользь заметил, что скоро сменит штатский наряд снова на военную форму.
— Ужасно, штабс-капитан, надоело ходить в этом балахоне…
Дней через пять к Благовещенскому заглянул незнакомец лет под тридцать.
— Чебышев, Валерий Петрович, — стукнул каблуками гость. — Услышал про вас от Сахарова. Тоскуете, говорит…
Гость извлек серебряный портсигар, предложил «Зефир» — наимоднейшие перед германской войной папиросы. Поговорили о том о сем, главным образом о планах на ближайшее будущее.
Благовещенский горько пошутил, что первоочередная задача — приобрести приличные сапоги.
— Даже на Окский бульвар выйти не в чем…
Гость, узнав, какой номер носит Иван Алексеевич, обрадованно предложил:
— Купите у меня. У меня нога на номер побольше, жмут нестерпимо, а вам будут в самый раз… Новенькие, только по комнате походил.
— Спасибо, но я в данный момент не располагаю наличностью.
— Извини меня, Иван Алексеевич, и еще раз извини, что говорю тебе «ты», но какие могут быть счеты между офицерами. Что я их солить буду или на толкучку понесу?
— Снеси, отвалят солидно, — пошутил Благовещенский.
К вечеру Чебышев принес сапоги и предложил заем.
Утром отправились вместе в Спасский монастырь навестить родственницу Чебышева — Антониду Васильевну Сахарову. Несмотря на петровский пост, у радушной хозяйки нашлась и скоромная пища, и бутылка шустовского коньяку…
Благовещенскому показалось, что хозяйка раза два называла близкого родственника не Валерием, а вроде бы Сашей…
Совсем стало весело, когда неожиданно появился полковник Сахаров.
— Вернулся, мамочка…
Там же в келье Антониды Васильевны полковник Сахаров и поручик Мальческий, он же Чебышев, приняли штабс-капитана Ивана Благовещенского в «Союз защиты родины и свободы». После принятия им присяги они уговорили его пойти служить в уездный военкомат.
— Нам, господин Благовещенский, свои люди там необходимы.
Сестра Елизавета была обрадована.
— Правильно, Ваня. Чего же без дела сидеть.
Иван слушал ее, а сам думал: «Чему быть, того, видно, не миновать. В Москве от Константина Константиновича я отделался. И правильно, кто он мне? Никто. А Сахаров человек серьезный…»
