— С известными ограничениями, но меня это вполне устраивает… А мой братец тут хорошо устроен… Главный инженер телефонного завода… Я вас обязательно познакомлю… У него собираются милые люди — Брунст, Редлих, Евреинов, все наши…
— Эмигранты? — припомнил Власов совет Благовещенского.
— Да, в основном. Бывают и бывшие советские. Прелюбопытная личность военный врач Круппович. Прослужил у большевиков почти четверть века, и никто не знал, что он сын принца Ольденбургского. Вот хитрец! Я вас еще кое с кем познакомлю… Во-первых, обязательно с Сергеем Николаевичем Сверчковым…
— Кто он?
— В прошлом артист… Говорит, что одно время входил в труппу МХАТа, но, по-моему, врет… Бог с ним! Все тут себе новые биографии сочиняют, кто во что горазд… Жиленков себя генерал-лейтенантом объявил, и ничего, сошло… Так вот, о Сверчкове. Он составил программу нашей партии.
— Извините, Федор Иванович, какую именно вы имеете в виду?
— Нашу основную — НТС, народно-трудовой союз…
— Вы ее как-то по-другому называли, да и в удостоверении у вас по-иному указано — русская национальная рабочая партия…
— Дань времени, Андрей Андреевич… Надо и хамам что-нибудь подкидывать… Хочу порекомендовать вам одного молодого человека — господина Астафьева. Недавно из Парижа. Покойный родитель его, если мне память не изменяет, до переворота не то коммерсантом был из крупных, не то профессором истории. Господин Астафьев, мне о нем Жеребков говорил, прибыл в Германию исключительно ради вас… Кто-то ему рассказал о ваших намерениях, он и воспылал к вам любовью: я, говорит, за освобождение моей отчизны от коммунистической вредности за господином Власовым — в огонь и воду… Вы меня слушаете, Андрей Андреевич?
— Слушаю со всем вниманием. Астафьев, говорите? Надо запомнить…
— Вы запишите. Астафьев Иван Аполлонович… Очень мил… Еще я вас познакомлю с господином Швецовым, образованный господин, директорствовал в Московском педагогическом институте… Должен вам сказать, научных кадров у нас маловато — Николай Николаевич Поппе, член-корреспондент, профессор Андреев, в московском гормашучете работал, преподаватель Кошкин из Ленинградского финансового института, потом еще этот, забыл фамилию — не то Гришаев, не то Гришкин, преподаватель литинститута, это личность бесполезная, пустобрех… А вот Алмазов Александр Ардальонович фигура серьезная, только бы не удрал к англичанам, поскольку сплошной англоман… С Блюменталь-Тамариным, случайно, не знакомы? Он тоже в Германии, в Кенигсберге, диктором по радио, шумный господин, я его недолюбливаю…
Трухин посмотрел на часы.
— Извините, мне пора.
— Куда это вы так поздно.
— У нас сегодня ревизия… Я так внезапные обыски называю. Только-только мои мерзавцы после отбоя уснут, а мы их поднимем. Но я ненадолго, распоряжусь…
Трухин ушел, сказав на прощанье:
— Ложитесь…
И запер дверь снаружи.
Власов, раздеваясь, подумал: «Мелок ты, Федор Иванович, очень мелок… Куда все делось? В Москве в Академии имени Фрунзе тактику слушателям читал, пять дней заместителем начальника штаба армии был, а теперь внезапными обысками занимаешься. Я еще подумаю, стоит ли мне с тобой связываться… А впрочем, зачем мне толковый заместитель? Толковый самого меня столкнет… Ах, все равно я теперь полностью от немцев завишу, от Штрикфельда… Как он доложит начальству, так оно и будет себя со мной вести. Следовательно, черт с ними, с Трухиным, Благовещенским. Какие есть, таких и буду приглашать…»
По окну полоснул луч прожектора, залаяли овчарки, где-то неподалеку прозвучал выстрел. «Началась ревизия», — подумал Власов.
В дверь постучали.
— Кто там?
— Это я, Закутный… Откройте, Андрей Андреевич.
— У меня ключа нет, он у Федора Ивановича.
Закутный захохотал:
— Как он вас! Под замком содержит… Вот болван, прости господи… Сейчас я его разыщу…
После, вспоминая неожиданный приезд Закутного, Власов сообразил, что словоохотливого Дмитрия Ефимовича прислало высокое начальство из главного управления имперской безопасности, — очень уж тщательно расспрашивал господин Закутный о переговорах с пленными генералами.
— Понеделин, понятно, сволочь, — подвел итог Закутный, — да и Снегов того же сорта. Хрен с ними, Андрей Андреевич… Я вам еще одного приготовил, командующего девятнадцатой армией Михаила Федоровича Лукина, бывшего поручика гвардии…
— Это тот, который комендантом Москвы одно время был?
— Он самый. Только его в Хаммельбурге нет. Он не то в Люкенвальде, не то в Вусврау… Ничего, разыщем…
— Если бы он согласился, — с надеждой произнес Власов… — Это было бы здорово! Лукин! Шутка сказать, его вся армия знает.
ГЕНЕРАЛ ЛУКИН
Главным итогом Смоленского сражения было то, что воины Красной Армии, проявив величайшую стойкость, не только выдержали сильный натиск врага, но и нанесли ему чувствительные удары. Сопротивление советских войск заставило немцев резко снизить темп наступления на этом направлении. Красная Армия доказала, что, хотя враг и силен, но и его можно бить. В конце июля 1941 года 16-я армия при содействии 20-й отбросила гитлеровцев к Смоленску и овладела северной частью города.
Стремясь удержать Смоленск в своих руках, немецкое командование подтянуло в этот район свежие дивизии и, нанеся 16-й и 20-й советским армиям сильные фланговые удары, окружило их. Но наши войска, ведя тяжелые бои, сумели прорвать кольцо окружения.
Командующим 16-й армией был в то время генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин.
Подъехав к Ратченской переправе через Днепр, находившейся чуть южнее знаменитой Соловьевской переправы, Михаил Федорович увидел, что здесь происходит нечто невообразимое и уж во всяком случае безусловно недопустимое по понятиям воинской дисциплины. Увидев все это, генерал-лейтенант сам начал наводить порядок.
Он не кричал, как кричали до хрипоты люди, командовавшие переправой, не матюкался, как матюкались усталые, измученные тяжкой работой саперы, почти ежеминутно ремонтировавшие переправу, не хватался за оружие, не грозил расстрелом — он спокойно, даже более спокойно, чем когда-то на учениях, твердым, решительным голосом отдавал правильные, точные, понятные всем приказания.
Спокойствие командующего армией передалось другим, энергичнее, разумнее стали поступать командиры, и мало-помалу переправа начала действовать, как и полагалось действовать переправе при отступлении: сначала пропустили раненых, за ними Лукин распорядился пустить легкую артиллерию, потом пошла пехота…
Лукин, довольный тем, что удалось навести порядок, и зная, что этот порядок теперь сломать трудно, направился к своей машине. В это время откуда-то совершенно неожиданно выскочил грузовик и, вихляясь, зигзагами помчался к понтону. Перед бешено мчавшейся машиной все расступались, прыгали, падали. Лукин увидел белое лицо водителя с широко открытыми, остановившимися, неподвижными глазами. Генерал не раз видел таких людей, обезумевших от страха, паникеров, способных ради спасения
