Для любопытной улицы бессонной за занавеской ситцевой оконной в кулисах белых или пестрых стен давался ряд предательств и измен, ряд повторений той же глупой драмы, чтоб наконец, смеясь притворству дамы, возлег на стол при полных орденах мертвец умытый; чтоб качался прах над жадною до зрелища толпою и принят был торжественно землею. Сядь над могилой и, склонясь к земле, ему напомни шепотом о зле, о радостях, разлуке или встрече – он не поймет твоей ненужной речи: не вздрогнет холм могильный, лишь едва трепещущая в воздухе трава, которой мир земной так щедро вышит, даст знать тебе, что он из гроба слышит, но для него, как воздуха порыв, прошли земных обманов вереницы. Жизнь пролетает точно тень от птицы. Спеши исполнить все, пока ты жив.
182
Еще раздам я людям много дней и растворюсь в земле среди корней, в земных ручьях, в ветрах морей воздушных и на людей, по-прежнему бездушных и усыпленных в праздном и пустом, прольюсь весенним золотом –?дождем. Надую парус облака крутого и вдоль лица безумного земного я буду плыть, неузнанный землей, как и при жизни в плоти дорогой. Листвой на солнце влажной и прозрачной о человечьей жизни неудачной я расскажу, ветвями шевеля,– но не услышат спящие поля, как и при жизни в плоти не слыхали моих рассказов, тяжких от печали.
183
Жемчужиной скатившаяся ночь на мягкие росистые долины, ты тишиной о счастье не пророчь – жизнь прочтена уже до половины. Я заложу твоею тишиной ее страницы –?бархатной закладкой. Пусть тишиной меня исполнит сладкой небытия восторженный покой.
184
Меня обжег в земной печи Господь и эту форму глиняную –?плоть наполнил кровью терпкой и дыханьем, и стал я телом, стал я трепетаньем, и стал я тайной. Бог, целуя в рот людей случайных, строго подает сосуд им этот трепетного тела, но нет ни праздным, ни спешащим дела до тайн Господних. И среди дорог уж что-то понял замолчавший Бог. Миг –?и в руке божественной дрожащий сосуд мой с кровью теплой и кричащей вдруг выскользнет на камни мостовой и разлетится вдребезги... И мой
