по циферблату дней благополучных над тишиной полей, хлебами тучных, где серп кровавый осенью звучит. Но накаляясь в золоте зенита, смирением источенные плиты, травой из трещин пламенно дыша, лучитесь мудрой теплотой и лаской на всех бездомных, жмущихся, с опаской ступающих, растоптанных, несытых, кому опасны имя и душа. 1924-1934
ДОМ
208
К стеклу вплотную подошла луна. Плечо к плечу, бедро к бедру без сна лицом в подушку мы с тобой лежим. Вся наша жизнь луной освещена. Жена моя, почти всю ночь не спим, и вспышки слов и мыслей легкий дым над нами: тень, дыхание, волна: сквозь лунные воздушные следы. Из тьмы ночной иная тьма сейчас возникнет: сон, и немотою нас бесчувственной разделит. Называем еще друг друга шопотом, вдыхаем волос и кожи запах золотой: любовный мед, сгущенный тишиной. Но дышат ребра, мерно округляясь. Наш час родной плывет, дрожа, качаясь, над безднойсна... Наш чай безоблачный, который пьем, размешивая с утренним лучом, над тенью уличной бездонной щели, и за окном, на камне городском напоминанье: голос птиц и ели. И белая тяжелая луна, плывущая над пустотою сна, касаясь краем каменным постели, и в непрозрачной пустоте окна прозрачные безвесные недели... О, наш воздушный, наш непрочный дом, где между дверью, зеркалом, окном, ломая руки, бродит жизнь со страхом, стоит в окне, боясь взглянуть назад... и где идет вдоль стен бесшумным взмахом нелиственный недвижный листопад.
209
Не научившись быть вполне земным, я не умею быть еще жестоким. Мои слова оглушены высоким, неуловимым, тающим, как дым. На этот кров, наш тесный шаткий дом