укрыты нищие гряды; мироискательные воды у пастбищ мирное гремят; кровосмесительные годы отходят дымом на закат; звуча, распевен полноречно метал-ла глас, глагол –?луча. И человеку снова вечно в дороге пыльной у ключа. Как можно было в этом мире кровописать, слезонеметь, где в среброоблачной порфире луны яснеющая медь над ночью черною блистает; где белокрылые сады метелью летнею слетают в обвороженные пруды; где златоогненная благость великолепствует и жжет, где загорает смугло нагость: блаженный в праздности народ! В веках таинственней, чудесней самозабвенный мир твердит все те же пьянственные песни, сильнее возгласов обид. И самовидец дней жестоких, былинки тростью шевеля, блуждает в мире долуоких и видит в первый раз: земля! Неисследима коловратность безумных лет. Где явь? где сон? И на судеб земных превратность, очнувшись, жалуется он. Вот между белыми камнями лучами высушенных плит зеленой ящерицы пламя из трещин пористых сквозит. Спешит согреться и не слышит ударов трости над собой: так мелко, задыхаясь, дышит, вкушая каменный покой... И узнает в себе он эту нечеловеческую страсть: к окаменяющему свету, дыханьем только став, припасть.
2
«Пятнадцать лет тому могли мы еще ждать чуда...» –?и умолк. Восходят облачные дымы от папирос под потолок. Рука с дымящей папиросой равняет новый веер карт. «Все это древние вопросы, а на дворе –?который март?» И карты меткие взлетают над душной пылью меловой, и марты лет пустых блуждают пустыней людной мировой. Но вот, из воздуха азарта невольный бражник и игрок – еще в глазах летают карты – вздохнуть выходит на порог. Расстегнут ворот, дышит тело –плоть распаленная –?теплом. А в мире за ночь побелело: овеян белым сад и дом. Упорный ветер охлаждает медь раскаленных щек и век. И по полям ночным блуждает один, в раздумьи, человек.
3
Из опрокинувшихся чаш туч дождевых –?дымящей влаги столпы, идущие вдоль чащ, от них кипящие овраги – то пала солнечного вихрь! – и демонов ночные встречи: сквозь зыбь оконную –?гул их всe приближающейся речи.
