трудолюбивым подражанием.
Когда мы уже сидели в столовой и, попивая чудесный кофе со сливками и
сдобными булочками, весело болтали, в передней раздался звонок, и через минуту
вошёл к нам офицер небольшого роста, коренастый, мешковатый, в какой-то
странной, никогда не виданной мной армейской форме. Хозяйка стремительно
бросилась ему навстречу и, протягивая ему руку, сказала с тоном упрёка:
— Наконец-то и меня вы вспомнили.
— Знаете, ведь это всегда так бывает, — отвечал он, целуя её руку и
усаживаясь возле неё. — Когда хочешь кого-нибудь увидать поскорей,
непременно увидишь нескоро. Сам к вам рвался, да мешали все эти несносные
обязательные визиты.
Разговор начался и всё время шёл у них по-французски. Я написал
карандашом на клочке бумажки вопрос: «Кто это?» — и передал бумажку
Унковской. Она вернула мне её с ответом: «Лермонтов».
Меня так и обожгло. Лермонтов! Боже! Какое разочарование! Какая
пропасть между моей фантазией и действительностью! Корявый какой-то офицер
— и это Лермонтов! Я стал его разглядывать и с лихорадочною жадностью
слушал каждое его слово.
Волосы у него были тёмные, но довольно редкие, со светлой прядью
немного повыше лба, виски и лоб весьма открытые, зубы превосходные — белые
и ровные, как жемчуг. Как я уже говорил, он был ловок в физических
упражнениях, крепко сидел на лошади, но, как в наше время преимущественно
обращали внимание на посадку, а он был сложен дурно, не мог быть красив на
лошади, поэтому он никогда за хорошего ездока в школе не слыл, и на ординарцы
его не посылали. Если я вхожу в эти подробности, то единственно потому, чтобы
объяснить, как смотрело на него наше начальство, то есть эскадронный командир.
К числу физических упражнений следует также отнести маршировку, танцы и
фехтование (гимнастике у нас тогда не учили). По нашему фронту Лермонтов был
очень плох: те же причины, как и в конном строю, но ещё усугубленные, потому
что пешком его фигура ещё менее выносила критику. Эскадронный командир
сильно нападал на его пеший фронт, хотя он тут ни в чём виноват не был.
Лермонтов имел некрасивую фигуру: маленького роста, ноги колесом,
очень плечист, глаза небольшие, калмыцкие, но живые, с огнём, выразительные.
Ездил он верхом отлично.
Я никогда не в состоянии был бы написать портрет Лермонтова при виде
неправильностей в очертании его лица, и, по моему мнению, один только Карл
Брюллов совладал бы с такой задачей, так как он писал не портреты, а взгляды (по
его выражению, вставить огонь в глаз).
Я в первый раз увидел Лермонтова на вечерах князя Одоевского.
Наружность Лермонтова была очень замечательна.
Он был небольшого росту, плотного сложения, имел большую голову,
