хлебосола и весельчака, всеми любимого, собирались еженедельно по
воскресеньям на обед и на вечер многочисленные родные, и там часто видал я
Лермонтова, сперва в полуфраке, а потом юнкером.
Хотя курс юнкерской школы был двухлетний, Лермонтов едва ли и
несколько месяцев провел между нами. При строгостях, тогда существовавших
для всех юнкеров безразлично, подобное исключительное положение требует
разъяснения. У Лермонтова была бабушка, старуха Арсеньева, которая любила его
без памяти и по связям своим имела доступ к нашему высшему начальству.
Генерал Шлиппенбах, начальник школы... (текст на этом прерывается и никогда
не был продолжен, хотя Мартынов два раза к нему возвращался. —
как:
Умственные интересы в Школе не были особенно сильны, и не они,
конечно, сближали Лермонтова с товарищами. Напротив, он любил удаляться от
них и предаваться своим мечтаниям и творчеству в уединении, редко кому читая
отрывки из своих задушевных произведений, чувствуя, что они будут не так
поняты, и боясь каждой неосторожной, глубоко оскорблявшей выходки. В
отношениях его к товарищам была, следовательно, некоторая неестественность,
которую он прикрывал веселыми остротами, и такие выходки при остром и злом
языке, конечно, должны были подчас коробить тех, против кого были направлены.
Надо, однако, взять во внимание и то, что Лермонтов ничуть не обижался, когда
на его остроты, ему отвечали тем же, и от души смеялся ловкому слову,
направленному против него самого. Его, очевидно, не столько занимало желание
досадить, сколько сказать остроту или вызвать комическое положение. Но не все
имели крупный характер поэта. Мелкие, самолюбивые натуры глубоко
оскорблялись там, где Лермонтов видел одну забавную выходку. Люди сохраняли
против него неудовольствие. Капля за каплей набиралась злоба к нему, а поэт и не
подозревал этого. Так бывало с ним и в последующие годы.
У нас был юнкер Ш[аховской], отличный товарищ; его все любили, но он
имел слабость сердиться, когда товарищи трунили над ним. Он имел пребольшой
нос, который шалуны юнкера находили похожим на ружейный курок. Шаховской
этот получил прозвище курка и князя носа. В стихотворении «Уланша»
Лермонтов о нём говорит:
Этот же Шаховской был влюбчивого характера: бывая у своих знакомых,
он часто влюблялся в молодых девиц и, поверяя свои сердечные тайны
товарищам, всегда называл предмет своей страсти богинею. Это дало повод
Лермонтову сказать экспромт, о котором позднее я слышал от многих, что будто
экспромт этот сказан был нашим поэтом по поводу ухаживания молодого
француза Баранта за одною из великосветских дам. Не знаю, может, это так и
было, но, во всяком случае, это было уже повторение экспромта, сказанного
Лермонтовым, чтобы посердить Шаховского для забавы товарищей. Сообщаю
ниже этот экспромт, нигде не написанный; прежде же всего того позволю себе
объяснить читателю в чем дело. В юнкерской школе, кроме командиров эскадрона
