и пехотной роты, находились при означенных частях еще несколько офицеров из
разных гвардейских кавалерийских полков, которые заведовали отделениями в
эскадроне и роте, и притом по очереди дежурили — кавалерийские — по
эскадрону, пехотные — по роте. Между кавалерийскими офицерами находился
штаб-ротмистр Клерон, уланского полка, родом француз, уроженец Страсбурга;
его более всех офицеров любили юнкера. Он был очень приветлив, обходился с
нами как с товарищами, часто метко острил и говорил каламбуры, что нас очень
забавляло. Клерон посещал одно семейство, где бывал и Шаховской, и там-то
юнкер этот вздумал влюбиться в гувернантку. Клерон, заметив это, однажды
подшутил над ним, проведя целый вечер с гувернанткой, которая была в
восхищении от острот и любезностей нашего француза и не отходила от него все
время, пока он не уехал. Шаховской был очень взволнован этим. Некоторые из
товарищей, бывшие там вместе с ними, возвратясь в школу, передали другим об
этой шутке Клерона. На другой день многие из шалунов по этому поводу начали
приставать со своими насмешками к Шаховскому. Лермонтов, разумеется, тоже, и
тогда-то появился его следующий экспромт (надо сказать, что гувернантка,
обожаемая Шаховским, была недурна собою, но довольно толста):
Я стал знать Лермонтова с юнкерской школы, куда мы поступили почти в
одно время. Предыдущая его жизнь мне была вовсе неизвестна, и только из
печатных о нем биографий узнал я, что он воспитывался прежде в Московском
университетском пансионе; но, припоминая теперь личность, характер, привычки
этого человека, мне многое становится понятным нынче из того, что прежде я себе
никак не мог уяснить.
По существовавшему положению в юнкерскую школу поступали молодые
люди не моложе шестнадцати лет и восьми месяцев и в большей части случаев
прямо из дому; исключения бывали, но редко. По крайней мере, сколько я помню,
большинство юнкеров не воспитывались прежде в других заведениях. По этой
причине школьничество и детские шалости не могли быть в большом ходу между
нами. У нас держали себя более серьезно. Молодые люди в семнадцать лет и
старше этого возраста, поступая в юнкера, уже понимали, что они не дети. В
свободное от занятий время составлялись кружки; предметом обычных разговоров
бывали различные кутежи, женщины, служба, светская жизнь. Все это, положим,
было незрело; суждения все отличались увлечением, порывами, недостатком
опытности; не менее того, уже зародыши тех страстей, которые были присущи
отдельным личностям, проявлялись и тут и наглядно показывали склонности
молодых людей. Лермонтов, поступив в юнкерскую школу, остался школяром в
полном смысле этого слова. В общественных заведениях для детей существует
почти везде обычай подвергать различным испытаниям или, лучше сказать,
истязаниям вновь поступающих новичков. Объяснить себе этот обычай можно
разве только тем, как весьма остроумно сказано в конце повести Пушкина
«Пиковая дама», что Лизавета Ивановна, вышед замуж, тоже взяла себе
воспитанницу; другими словами, что все страдания, которые вынесли новички в
свое время, они желают выместить на новичках, которые их заменяют.
В юнкерской школе эти испытания ограничивались одним: новичку не
