Дмитриевич Юрьев (лейб-драгун), рассказывал, как однажды, когда Лермонтов
дольше обычного зажился в Царском, соскучившаяся по нем бабушка послала за
ним в Царское Юрьева, с тем чтобы он непременно притащил внука в Петербург.
Лихая тройка стояла у крыльца, и Юрьев собирался спуститься к ней из квартиры,
когда со смехом и звоном оружия ввалились предводительствуемые Булгаковым
лейб-егерь Павел Александрович Гвоздев и лейб-улан Меринский. Бабушка
угостила новоприбывших завтраком, и развеселившаяся молодежь порешила всем
вместе ехать за «Мишелем» в Царское. Явилась еще наемная тройка с пошевнями
(дело было на масленой), и молодежь понеслась к заставе, где дежурным на
гауптвахте стоял знакомый преображенский офицер Н. Недавний. Однокашник
пропустил товарищей, потребовав при этом, чтобы на возвратном пути Костька
Булгаков был в настоящем своем виде, то есть сильно хмельной, что называлось
«быть на шестом взводе». Друзья обещали, что с прибавкою двух-трех гусар
прибудут в самом настоящем масленичном состоянии духа. В Царском, на
квартире Лермонтова, застали они пир горой и, разумеется, пирующей компанией
были приняты с распростертыми объятиями. Пирушка кончилась непременною
жженкою, причем обнаженные гусарские сабли своими невинными клинками
служили подставками для сахарных голов, облитых ромом и пылавших синим
великолепным огнем, поэтически освещавшим столовую, из которой эффекта
ради были вынесены все свечи. Булгаков сыпал французскими стихами
собственной фабрикации, в которой воспевались красные гусары, голубые уланы,
белые кавалергарды, гренадеры и егеря со всяким невообразимым вздором в связи
с Марсом, Аполлоном, Парисом, Людовиком XV, божественною Наталией,
сладостною Лизой, Георгеттой и т. п. Лермонтов изводил карандаши, которые
Юрьев едва успевал чинить ему, и сооружал застольные песни самого
нескромного содержания. Песни пелись при громчайшем хохоте и звоне стаканов.
Гусарщина шла в полном разгаре. Шум встревожил даже коменданта города.
Помня приказ бабушки, пришлось, однако, ехать в Петербург. Собрались
гурьбой, захватив с собою на дорогу корзину с половиной окорока, четвертью
телятины, десятком жареных рябчиков, дюжиной шампанского и запасом
различных ликеров и напитков. Лермонтову пришло на ум дать на заставе
записку, в которой каждый должен был расписаться под вымышленной фамилией
иностранного характера. Булгаков подхватил эту мысль и назвал себя французом
маркизом де Глупиньон; вслед за ним подписались испанец Дон Скотилло,
румынский боярин Болванешти, грек Мавроглупато, лорд Дураксон, барон
Думшвейн, итальянец сеньор Глупини, пан Глупчинский, малоросс Дураленко и,
наконец, российский дворянин Скот-Чурбанов (имя, которым назвал себя
Лермонтов).
На самой середине дороги вдруг наша бешеная скачка была остановлена
тем, что упал коренник одной из четырех троек, говорю четырех, потому что к
нашим двум в Царском присоединились еще две тройки гусар. Кучер объявил, что
надо сердечного распречь и освежить снегом, так как у него «родимчик». Не
бросать же было коня на дороге, и мы порешили остановиться и воспользоваться
каким-то торчавшим на дороге балаганом, местом, служившим для торговли, а
зимою пустым и остающимся без всякого употребления. При содействии
свободных ямщиков и кучеров мы занялись устройством балагана, то есть
разместили в нем разные доски, какие нашли, поленья и снарядили что-то вроде
стола и табуретов. Затем зажгли те фонари, какие были с нами, и приступили к
