предупреждал, что «северный великан» рано или поздно станет угрожать независимости
Кубы не в меньшей степени, чем сейчас Испания. Его соратник-повстанец Антонио Масео
соглашался: «Я не ожидаю от американцев ничего, - писал он Пересу Карбо в июле 1896
года, спустя месяц после республиканского съезда в Сент-Луисе. – Нам придется всего
добиваться самим. Лучше победить или проиграть без их помощи, чем оказаться потом в
долгу у такого могущественного соседа».
Тем не менее долг был впоследствии предъявлен. Вскоре кубинцам пришлось
пересмотреть принципы своей патриотической борьбы в геополитическом контексте: они
столкнулись уже не с испанской тиранией, а с американской беспардонностью и
предрассудками.
* * *
Что бы ни говорил Перес Карбо о том, что «шумные разговоры» о Кубе стихли, в
1897 году начался подъем симпатий к делам островитян. В первых «правозащитных»
статьях в истории США американские репортеры подробно описывали кровавые реалии
«политики реконцентрации», которую проводил генерал Валериано Вейлер: он сгонял
мирных жителей Кубы в настоящие резервации, где неизбежны были вспышки болезней и
голод. Дело независимости Кубы оставалось в Соединенных Штатах крайне популярным,
и авторы газетных статей, в том числе Уильям Херст и Джозеф Пулитцер, видели в этой
теме прекрасную возможность увеличить тиражи: читателям нравились увлекательные
истории о босоногих повстанцах, которые год за годом противостоят превосходящим
силам испанской армии. Вскоре американские газеты уже не жалели средств на репортажи
с Кубы.
Ради журналистского эффекта репортеры зачастую преувеличивали героизм
повстанцев, невинность жертв, особенно женщин, и жестокость «мясника» Вейлера и
других испанских военных чинов. Если бы в 1897 году велись беспристрастные
репортажи, читатели узнали бы, что обе стороны страдают и несут военные потери. После
гибели Антонио Масео повстанческие силы уже не могли продолжать наступление в
западной части Кубы, и их действия на всей территории свелись к партизанским вылазкам
и оборонительным операциям. Однако и у испанских войск дела шли не лучше. Восстание
на Филиппинах заставило Испанию сражаться на два фронта, и испанские подразделения
на Кубе были изнурены, перенапряжены и к тому же лишены необходимого количества
боеприпасов. Один сантьягский писатель так рассказывал о «тяжелой», по его словам,
ситуации в городе в апреле 1897 года:
Испанской армии не платили уже несколько месяцев. Уличные патрули
плохо одеты и измождены. Госпиталь полон раненых и больных солдат. Казармы
превратились в лазареты – с каждым днем становится все больше пациентов,
нуждающихся в помощи. Местная экономика в кризисном положении. Люди
работают за прокорм, не получая жалованья. Бедняки ждут у ворот казарм, надеясь
получить объедки солдатских пайков, но ничего не дожидаются. Никаких объедков
не остается.
Испанские власти были полны решимости подавить восстание и прибегли к
крайним мерам. В мае полиция обыскала дом свояка Эмилио Бакарди Энрике Шуга,
который продолжал деятельность подпольного агента повстанцев в Сантьяго. Ничего
предосудительного не нашли, но хозяина дома все равно арестовали. Выпустили его лишь
после того, как министр иностранных дел Франции, личный друг Шуга, заступился за
него перед испанским парламентом.
Переломный момент в войне наступил в августе 1897 года, когда испанский
премьер-министр Антонио Кановас был убит итальянским анархистом. Его преемник
Пракседес Сагаста был сторонником самоуправления Кубы, и уже несколько месяцев
