раззевают пасть. И испытываю неодолимую потребность сплюнуть – так рождаются мои фразы. Жалко, что вся эта сволочь не имеет 1-1ственную задницу на всех, в которую ее можно было бы пнуть :я специально обзавелся бы ради такого дела самой тяжелой парой спортивных бутсов. И я говорю тебе: Худший сорт негров – те негры, что желают быть белее белых людей, а худший сорт сегодняшних осси – те, что ведут себя так, будто никогда и не были восточными немцами. Потому что такие типы, как он, могут вызвать заражение крови: Мне редко доводилось видеть, чтобы в 1 человеке соединялось столько разных мерзостей: глупость & наглость, вероломство & склонность-к-доносительству; его плаксиво-китчевую сопливость может превзойти только его же мелочное властолюбие, а 1 сказанного против него крепкого слова всегда хватало, чтобы он стал злопамятным как уличный пес – :Знаешь, есть такие, кусающие от страха, – которые от страха, что их укусят, кусаются еще больше….. Но наше=сегодняшнее время нуждается именно в таких, & именно такие эсэсовские типы сейчас всплывают наверх, как говно в засорившемся водостоке. Одна из вещей, о которых я вечно буду сожалеть: что я не расквасил !такому идиотически-наглому выродку его мериносью харю.
–Думаю, ты и !вправду еще многого не видел, старик. Потому что придурок, которого ты описал: он, конечно, засранец, но именно как засранец представляет собой просто среднестатистическую единицу, обыкновенную посредственность – а такие встречаются !повсюду. В конце концов, в каждой навозной куче находятся свои паразиты. Куда ни глянь, везде одно и то же. !1ственное, что важно для тебя лично, прыятель: люби свою работу – или подохнешь….. Все другое – не твоего ума дело.
–Ага. Ты смотришь на все это глазами циника: на все, что касается работы & любви –
–Я все время спрашиваю себя: ?Неужели я уже привык к скотству здесь=у-нас, и: ?куда подевались они, эти стаи мух, которые прежде атаковали нас десятками тысяч, будто собирались нас всех сожрать….. Или они просто ?отступились, или ?дожирают – как раз сейчас – Того-там-внутри: того чокнутого, который слабоумен до такой степени, что даже не может умереть –
–Сам подумай, каждая из этих навозных мух – маленькая хитроумная бестия, & они прекрасно понимают, кто и когда становится беззащитным. : Мы разговариваем, и: пока длится разговор, не станем легкой добычей для паразитов. Тот же, кто идет на уступки & показывает свою слабину, у того действительно дела дрянь. А уж если кто упал, он может рассчитывать лишь на Последний Пинок. Раньше, ребенком, я спрашивал себя, имеют ли звери, живущие в разных странах, разные языки, – так вот, эти здешние мухи определенно говорят по-немецки. Возможно, он уже перестал писать….. Возможно, он сейчас….. Надо бы посмотреть –
–Еще слишком темно. Мы ничего не увидим.
–А ?те-ДРУГИЕ=Снаружи. Я их больше не слышу.
–Они наверняка нажрались шнапса & давно дрыхнут. ?!Или ты полагаешь, они такие же дурни, как я, и готовы провести бессонную ночь, сидя в молитвенных позах возле этой руины, лишь бы только подслушивать – ?!нас. Будь это так, Они могли бы тебе кое-что порассказать о цинизме. О том, что когда ты будешь стоять по шею в говне, у тебя пропадет всякая охота к цинизму & прочим подобным роскошествам. Тогда ты начнешь смотреть на себя и на тех, кто вокруг, совершенно трезво. Мне кажется, это тебе еще только предстоит: Ты еще слишком во многом инженер и еще долго не погрузишься в говно на ту самую глубину. Но зато ты забрался в эту руину, к мертвецу, который никак не сподобится умереть. Давай, выбирайся обратно, потому как, поверь мне, Легион=здесь: Это далеко не !Худшее, что бывает на свете…..
Дождь, черное эхо под свинцовыми илистыми отложениями одного неба, на самом краю ночи. Деревья травы руины 1 исчезнувшего селения, выставленные под шорох дождя, черные и мерцающие, будто они – из застывшего гудрона. Собачьи дни миновали. И дальше будет позднее лето, дни, утопленные в серости, прислоненные к тишине дождя.
–Словно под давлением – (он теперь снова заговорил о своей жене; и голос его в шуме дождя был таким, как если бы доносился из-за занавеса) –Словно под давлением. Потому что хотя я ее выгнал вон, в- тот-раз=!навсегда, – что называется, отрезал с концами – и не хотел ее больше видеть, и по-сей-день не хочу : Свободным от нее я так и не стал. Иначе я не мог бы рассказать Все=Это тебе – и ведь я знаю, что сегодняшняя ночь дает мне 1ственный шанс поговорить с тобой. 2го такого случая !не будет.
–Знаю. И все же спрашиваю себя, кто, собственно, формирует наши мысли и слова для них. Дурацкий, детский вопрос. Я сам понимаю. Но дело ведь !вот в чем: Словно-под- давлением. Она, в конечном счете, и принуждает меня думать. Здесь не может быть никаких сомнений. Ибо всякий раз, когда я хочу думать о Чем-то Другом, происходит что-то такое, как если бы влажная губка немедленно стирала со школьной доски только что написанное –: И опять проступали бы те старые каракули, что были на этой доске с незапамятных времен: процарапанные, вытравленные кислотой допотопные письмена. Словно под давлением – & мне приходится опять и опять перечитывать эти письмена. Хотя !я этого !не писал. Потому что я хочу думать Другое, делать Новое – хочу с тех самых пор, когда я в последний раз навестил ее в больнице….. прошлым летом. Тогда, в «собачьи дни», город был как котел с дымящимся бульоном из человечьей плоти – солнечные лучи кололи глаза – ослепляли – я щурился – и брел, как пьяный, держа ребенка за руку, сквозь раскаленные печи улиц – от одной тени до другой, радуясь каждому дуновению ветерка – мы тащились туда – в больницу. : Там внутри нас встретила приятная прохлада, мы вошли и оказались как бы на другом континенте. Жена лежала теперь в отдельной палате; врачиха, с которой она подружилась & которая, по ее словам, хотела помочь ей начать новую профессиональную жизнь, думаю, поспособствовала и тому, чтобы жену перевели в эту отдельную палату. Собираясь в тот раз в больницу, я взял с собой мальчика, нашего ребенка; занятия в школе на время жары прекратились, и я не хотел оставлять его дома одного. Но это была, так сказать, официальная версия – мы же с ним оба знали настоящую причину….. По дороге в больницу сын все время что-то болтал, просто в пространство, – я его даже не слушал; но я отметил, уже по интонациям, нервозный, «взрослый»=озабоченный тон, свойственный мальчикам, которые выросли без отца….. Я тогда уже, если можно так выразиться, не присутствовал в жизни – не присутствовал вот уже несколько недель, даже в жизни этого ребенка….. Может, я и раньше никогда по-настоящему не был Тем, что мальчики его возраста подразумевают, когда говорят: Мой отец. Жена очень хорошо перенесла операцию, без осложнений, – Скоро (сказала она) она снова сможет ходить на прогулки – правда, недалеко, – и ее наконец отпустят из Шарите[105] – –
–Все опять будет хорошо :Вот что я внезапно прочел своим внутренним зрением; вместо прежнего: Распотрошили; !теперь эту другую фразу: Все опять будет хорошо, –такие знакомые, старые-престарые слова, которыми утешают больных детей….. И эти 4 слова подталкивали меня к фантазиям, к эскападам, ко Всему=Возможному, я был в буквальном смысле !вне-себя; И трещал без умолку: за немногие минуты выболтал, спрессовав в одно целое, события нескольких месяцев – километровые киноленты полуснов, которые, хотя и не становились реальностью, по-настоящему никогда не исчезали, – Все & Вся: мое время в Иностранном легионе: а ведь за последние недели и месяцы – :я !ни-разу не был по-настоящему «в обществе», и !ни-разу – по- настоящему один, и !ни-разу – с другой женщиной –:Подобное 1очество оглупляет. Неудивительно, что я вел себя как один из тех воодушевленных надеждой хлебных идиотов, которые –
–Воодушевленных надеждой: ??Как ты ска –
–Хлебных идиотов. Воодушевленных надеждой хлебных идиотов. Несколько лет назад мы – моя жена, мальчик и я – решили покататься на пароходе по озерам в окрестностях Берлина. День выдался солнечным и жарким, верхняя палуба еще задолго до отплытия заполнилась людьми, над пароходом кружили стаи чаек, всегда охочих до корма, и сперва только дети, а после и их родители стали бросать птицам кусочки хлеба, вскрикивая от удовольствия – & даже громче, чем сами чайки, – когда птичий клюв выхватывал из воздуха какой-нибудь кусочек: брошенный !ими. Вскоре каждый из пассажиров, увлекшись, уже желал !непременно перещеголять остальных, скормив птицам больше хлебных крошек.
