Собачьи ночи

видимо, это была просто промежуточная станция на полпути между 2 селами, поблизости от шоссе. Все окна темные, Никого & Ничего, кроме меня, – и тишина, какая бывает только туманными ночами в сельской местности. ?Можешь еще немного послушать. Дуговой фонарь подсвечивал светло-желтым проплывавшие мимо него клочья тумана. Влага просачивалась сквозь мою куртку – я дрожал, пальцы, сжимавшие ручку дорожной сумки, были мокрыми и холодными, стекла очков запотели; я клацал зубами и не знал, куда мне податься – Ты еще ?слушаешь. – В желтом фонарном свете вдруг вынырнуло из темноты название станции – то самое, какое мне было нужно, – и совсем рядом с ним, наполовину скрытая тенями=руками дерева, – потемневшая вывеска ресторанчика: ’й Кувшин. Именно !Сюда мне надлежало явиться утром в понедельник, к 5 часам. В мои часы просочилась влага – !проклятье: весь циферблат покрылся мелкими капельками – и смахивал на ватерпас; но я разглядел-таки: 4 с небольшим…… (:если, конечно, часы не остановились на этом – в действительности давно прошедшем – часе.) Я в нерешительности побрел по рельсам обратно, к остановке автобуса, щебенка влажно поблескивала, ботинки с хрустом впечатывали ее в железнодорожное полотно – : ?!Неужели мне предстоит !целый=битый час шаркать туда и обратно, пока не подойдет 5-часовая электричка – Про! клятье: !Как если бы один час полноценного сна был куском дерьма, которым можно запросто пренебречь….. Они это подстроили !нарочно: эти начальники=свиньи….. Как же, ведь главное, чтобы !их задницы были в тепле&покое. Приличный человек вообще не может быть «шефом». Что же касается тех, кто привык называть себя НАЧАЛЬНИКОМ: то я бы, будь моя воля, не только не говорил им «Здрасьте», а с наслаждением вывесил бы из окна их поганые кишки; из таких типов я не знал ни одного, кто не заслуживал бы колесования – :Ярость согревает, как глоток шнапса; ярость бодрит & дает новые силы – правда, лишь на мгновение –

–На вокзале был зал ожидания: дверь оказалась не запертой – !Повезло –, я вошел в темное помещение, где пахло теплом и пылью. И здесь тоже !никого, я с облегчением вздохнул. Половые доски поскрипывали, я не стал включать свет, остался в приятной темноте и прилег, возле кафельной печки, на одну из деревянных скамеек. Печка, само собой, не топилась, но было только начало сентября и тепло в этих стенах сохранялось еще от летних дней. Одно=целое исчезнувшее за одну ночь время года задерживалось пока – только и исключительно – в этом зале ожидания. Меня, явившегося сюда из влажно- холодного туманного часа между ночью и утром, согревало, казалось, уже само присутствие печки. И потом, в зале было тихо – ?слышишь – стояла такая тишина, какою может укутать землю только туман. Такая же, как здесь и сейчас. Я лег навзничь и стал смотреть в потолок. Мне вспоминались давно прошедшие часы одной ночи, которую я провел в поезде, на берегу Сна (волны его, периодически накатывавшие на берег, подбирались к моим ногам и – после того, как в купе, наконец, замерли последние звуки & был погашен свет, – вновь и вновь на какие-то мгновения дарили мне хрупкий сон); всякий раз я просыпался с гротескно-преувеличенным ощущением судороги в руке или ноге – или оттого, что моя по-стариковски вывернутая голова в который раз скатывалась с поддерживавшей ее ладони –: все это длилось часами, как разыгрываемая в скудно освещенном купе пантомима Упорно-желающего-заснуть, призрака среди других призраков, которые, в свою очередь, разыгрывали, откинувшись на спинки диванов, ту же пантомиму, делали те же жесты, изредка прерываемые, как цезурами, храпом – как если бы этот поезд, торопившийся из, может быть, последнего летнего вечера к первому туману осеннего утра, вез с одной ярмарки на другую механических марионеток, а поскольку их механизмы в результате тряски&раскачивания слегка повредились, они теперь с той особой сонливостью, которая бывает свойственна именно машинам, без конца и без толку повторяли отведенные им в кукольном спектакле роли. Я был последним в купе, кто наконец поддался этому ноздреватому сну –, но прежде достал из сумки упакованные бутерброды &, вопреки своей привычке, скушал их один за другим, весь пакет. Радуясь, что остался единственным, кто еще бодрствует здесь (вообще меня очень тяготит, когда в поезде кто-то наблюдает, как я ем; зрители при таких оказиях кажутся еще более пристрастными, чем всегда, они будто с нетерпением ждут, когда Другой окажется в неловком положении: ждут его громкого чавканья – или того, что с его куска хлеба что-нибудь упадет на пол, в грязь (:?Что он тогда станет делать) – или, хотя бы, что он поперхнется, закашляется –). Кроме того, я хотел покончить с едой поскорее, потому что эти бутерброды сделала в наш последний совместный вечер моя жена – они лежали, аккуратно завернутые в фольгу, и вплетенное в запах копченой колбасы, но уже рассыпающееся ощущение домашнего уюта трогало меня с невероятной, ошеломляющей силой. Я же !не хотел больше быть растроганным каким-либо поступком жены или воспоминанием о ней. В последний наш вечер мы расставались друг:с:другом отнюдь не мирно. Расставались – в той бессловесной, давящей тишине, в том обидном Ничего-Не-говорении, какие воцарились после долгой и в своих частностях совершенно бессмысленной ссоры. В нашей ситуации Ничего уже нельзя было изменить, потому и оснований для споров не осталось. Вероятно, жена сделала мне это одолжение – приготовила бутерброды – только из свойственного всем женщинам стремления всегда демонстрировать посторонним заботу-о-муже & любовь-к-порядку, потому что в конечном итоге ей же самой будет хуже, если ее мужчина появится на людях неряшливо одетым и неухоженным, или еще почему-либо вызывающим жалость. Я держал бутерброды в руке и смотрел на надкусанные ломти белого хлеба – К ?Чему, ради всего святого, подобные ссоры, ?вечные претензии к Другому, Ты !должен это – А этого !не должен, !Я всегда – !Ты же никогда – : ?Разве мы не могли бы оставить друг друга в ?!покое : ?Разве не мог бы я оставить в ?!покое ее, хотя бы теперь, когда уже начался конец наших отношений –. Продолжая жевать, я смотрел в мутно-черное оконное стекло, уставившись на собственное лицо с медленно двигающейся нижней челюстью: при переменчивом освещении оно казалось состоящим из 1 этой, похожей на выдвижной ящик, части, за которой с бешеной скоростью прокручивались декорации ночного спектакля; их порой пробивали резкие кулачные удары привокзальных огней, & тогда на спящих в суфлерской будке – нашем купе – будто выплескивалась струя бледных световых помоев. Ночь за окном, между тем, укуталась в темное облачное одеяло, туман постепенно скапливался И каждый проносившийся мимо огонек был окружен радужных ореолом из световых точек. А он все несся по рельсам, вибрируя, как если бы сам был тем электрическим током, который гнал его & который тек по надземным проводам, жужжа электронами, мчащимися со скоростью света (или: со скоростью ночи), – поезд-экспресс : Время от времени в новостях передают, что при прокладке очередного участка железной дороги опять Что-нибудь нашли: неразорвавшуюся бомбу, оставшуюся с последней войны (громоздкий железный корпус с нашлепками глины&ржавчины, напоминающий тяжелый скелет: такую штуковину осторожно достают из земли грузоподъемным краном, как кончиками пальцев, чтобы потом кто-нибудь мог удалить из нее маленький, смертельно-опасный пусковой механизм), или доисторические останки – кости черепки рубила, – что всегда приводит в восторг археологов; благодаря подрывным работам, ведущимся ради будущего, тысячелетнее прошлое переживает второе рождение –: Нет Ничего, что бы исчезало, по- настоящему исчезало, Все, что когда-то было на земле, присутствует на ней и сегодня, и потому стремительное скольжение поезда казалось мне путешествием через все ночи и времена, пересечением туннеля Забвения и переправой через одноименную реку, на другой берег Ночи….. Но что касается бутербродов, которые жена приготовила мне в наш последний вечер и которые я держал в руке – здесь и сейчас, в мутно освещенном ночном купе: каждый раз, когда я надкусывал один из них, исчезал еще 1 кусочек ее нежности – –

–И то в жар, то в озноб бросало меня = нашедшего на одну ночь пристанище в зале ожидания пригородного вокзала, где-то в Вестфалии. А чуть раньше, на остановке (привезший меня автобус уже растворился в сумерках, как 4хугольная тень, и только 2 красных точки еще выделялись на сером фоне), я стоял один посреди туманного моря: и, казалось, различал в этом блеклом мареве отдельные фрагменты ив – нас, меня и деревья, незаметно сносило куда-то, как обломки кораблекрушения, во тьме & тишине. Здесь=внутри бег часов, похоже, тоже замедлился. Или: может, дело было не в самом времени, а в чем-то, что находится под ним, как шлейф из тишины и безмолвия; как гладь, что возникает за кормой быстро рассекающего воду судна: везде вокруг пена&волны, и только в этом маленьком треугольнике за кормой корабля сохраняется спокойная стеклянистая поверхность, без каких-либо водоворотов или течений, – на 1 мгновение. Только 1нажды безмолвие было нарушено проехавшим мимо автомобилем – я проследил глазами за светлым параллелограммом, спроецированным светом автомобильных фар на потолок помещения, где я находился, – потом гудение мотора замерло вдали И слои тумана опять сомкнулись. Мне было покойно в маленьком