стемнеет, & рабочий день уже закончился. Оставайтесь & посмотрите, шо будет. Ждите, как мы. Но соваться туда – в эту берлогу эту развалюху – к нему – :!Нет уж, благодарим покорно. !Только без нас. Если вам так приспичило: Пожалста. Сами увидете, многого ли добьетесь. То есть, многого вы как раз и не увидете. С вами произойдет то же, что произошло с хозяином Дуба, который, как вы, непременно хотел добраться до него & прочитать эти проклятые записи. То, шо люди пишут, всегда было его коньком. Еще с тех пор, как он – –Мы об этом не любим говорить. Лучше послушайтесь нас & отключите свое любопытство. Мы знаем, шо г’рим. И ничего тут нельзя сделать, окромя как ждать. В конце концов, никто не умирает вечно, даже он. И когда энти остатки обоев, влажные пористые ошметья, похожие на отсыревший лейкопластырь, когда энти запасы, необходимые для его писанины, подойдут к концу, тогда и ему тоже наверняка придет конец. – –Похоже, шо до тех пор, пока он не перестанет выводить свои закорючки на этих шероховатых как наждак, крошащихся как штукатурка лоскутьях, до тех самых пор он !не умрет. – !Эй: –?!Слышите шорох оттуда, как будто пробегают крысы – ?Нет: вы ?ничего не слышите, вы с вашими мертвыми ушами – –Но мы вам объясним: Это !он – –И еще 1 оторванный клочок обоев – –И теперь он опять принялся писать, выводить свои дрожащие каракули огрызком карандаша – наверно, все время, пока мы разговаривали, он без передышки писал – вот он снова отрывает для себя 1 карточку – –И каждый, кто подберет ее, считай, пропал. Можете нам поверить. – –!Нее: Мы больше !не желаем смотреть на !Такое. В любом случае обоев у него осталось немного..... Может, уже этой ночью Все ! наконец закончится. И тогда завтра вы сможете приступить к своей работе. Сможете просто запахать его в землю вместе с остатками этого поселка. – –Но пока что, как бы вам объяснить, пока что в нем еще остается ?что-то, делающее его живым существом, пусть даже только это ужасное писание..... И это что-то никто не вправе запахать..... Просто так..... – –Или, может, вы готовы навлечь на себя обвинение в ! убийстве, убийстве полутрупа, который, так сказать, и сам=по-себе в любую минуту может !окончательно отдать концы – ?!может, Это вас больше устраивает, тогда в тюряге вы, по крайней мере, будете вправе сказать: Но зато мы уложились в !срок – :& тогда ваш босс, ?!возможно, даст вам за это !прремию – да!да, не надо злиться, !потому что: Мы ведь просто !шутим. !Успокойтесь. Присоединяйтесь к нам. – –! Подумаешь. – –?Что изменит 1 ночь ожидания. – –Пойдемте, выпейте с нами, а он=там-внутри пусть пока пишет, пока не разберется до конца. С самим=собой. С умиранием. С писанием – –
Начало, мартовский день, много лет назад. Мой отец незадолго до того умер. Дорога, по которой я шел, прямая как стрела, терялась в стеклянно-светлой дали, вела меня мимо последних домов, туда, где Пригород, разреживаясь, незаметно сменяется садами, полями и тихими лугами. Утреннее солнце возвращалось на метелки и стебли чахлых после зимы трав миллионами капель росы, выпавший ночью иней за первые часы дня превратлся в светловодяное сияние – лужи на коричевой дороге, через которые я перепрыгивал, еще сохраняли по краям ледяные ободки, как бы из дымчатого стекла – поля по обеим сторонам были уже вспаханы, и земляные комья, все в трещинах, казались миниатюрными изображениями экзотических горных массивов – и дымка, облачками поднимавшаяся вверх, как дыхание земли, придавала небу над этим весенним ландшафтом светлосветящуюся, лишенную тяжести синеву. Я чувствовал, как подпрыгивает на моей спине школьный ранец, как стучат в такт шагам книжки тетрадки карандаши, к блестевшей от тающего инея дороге липла моя тень – только когда я перепрыгивал через лужу, она на это мгновение отцеплялась от моих ног, а едва ботинки опять касались земли, вокруг впечатанных в землю следов разлетались стеклянносветлые водяные жемчужины, рассыпались сверкающей световой пылью. Я остановился, моргая и прикрывая глаза от солца, слепившего мне глаза, и потом огляделся. Ветер прошелестел в одеревеневших от холода зарослях тростника; мне хотелось идти и идти, по светлой прямой дороге с окантованными льдом лужами, которые, словно оброненные монетки, заманивали меня все дальше – дальше в этот ранний утренний час, навстречу расплавленному светлому горизонту, – я ждал только следующего порыва ветра, который, как еще недавно делал отец, взял бы меня с-собой, и на сей раз дальше, чем мы с отцом заходили когда-либо прежде.
Отец часто бывал со мной в этом месте на окраине города, но нам никогда не хватало времени, чтобы пройти по дороге до конца; каждый раз случалось что-то непредвиденное, в конце концов принуждавшее нас, отца и меня, остановиться и повернуть назад. Тем не менее, здесь, на окраине города, где между крепкими & тесно прижавшимися друг к другу домами постепенно вклинивались сперва только узкие проходы, ведущие на задние дворы, – потом одичавшие сады, ограды которых давно потонули в высокой сорной траве или пышно разросшихся кустах, – и наконец поля между маленькими и все уменьшающимися домиками хижинами дощатыми сараями, как будто ветер, который когда-то пригнал сюда, соеднил вместе части близлежащего города, это бессчетное множество сияющих разноцветными огнями пещер, & потом стал нагромождать их одну на другую, к небу, – квартиры, окна, забитые в плотную шкуру каменных стен, как гвозди со светящимися головками–; так вот, здесь=снаружи, на окраине города, ветер, напротив, раскрошил старые строительные блоки, разбил их на крошечные каменные кусочки, которые служат жилищами для маленького, все уменьшающегося числа людей..... И камень опять превратился в То, из чего камень=город когда-то возник: в ветер, в порывы ветра и в свет – – А земля & растения, с деловитостью & терпением, свойственными живой природе, сумели, спокойно и неминуемо разрастаясь, вернуть себе власть над этим ландшафтом; каждая подробность=здесь была мне хорошо знакома.
Когда мы, отец и я, в последний раз вместе дошли до этого места – перед Рождеством, после того, как первый зимний снег растаял и исчез в земле; и слегка влажный воздух окунул день в акварельную голубизну, – наконец хлынул дождь. Уже задолго до того облачные континенты сизо вдвигались друг в друга, подмешивали к водянисто-мерцающему свету глубокий сумрачный день & потом, закутавшись в серые плащи, принялись полными ветрогорстями швырять нам на дорогу дождевые капли. Справа мы увидели ворота в ограде из колючей проволоки вокруг территории старой строительной фирмы. Доски & балки, сложенные в удивительные, высокие штабеля среди по-зимнему бледной травы, – & 1 маленький, низкий барак с выступающей вперед крышей –: Мы хотели спрятаться под этим козырьком. На воротах висел ржавый амбарный замок, но отец обнаружил дыру в забранных колючкой воротах : В правом нижнем углу крепкая железная рама ворот прогнулась, туго натянутая проволочная сетка в этом 1 месте отошла от нее и задралась вверх, как край оконной занавески, – мы быстро проскользнули в отверстие, перебежали двор и встали под козырьком. Когда отец – конечно, просто на пробу – повернул ручку дощатой двери, дверь, к нашему удивлению, оказалась незапертой; мы вошли в сумрак и влажнокисловатый застоявшийся воздух 1 маленького помещения, свет, вторгшийся сюда вместе с нами из-снаружи, позволил разглядеть стол (сине-белая клетчатая клеенка, 1 зеленая жестянка для завтраков и 1 бутылка с остатками желтоватого напитка, с осевшими на дно волокнистыми хлопьями), а вокруг него – как попало расставленные грубые стулья. На внутренней стороне двери, на гвозде, – серо- белая, в пятнах, рабочая одежда; от нее, как и от сложенных на дворе досок, исходил все тот же запах сырой, прогнившей древесины & перепаханной дождевыми струями, разбуженной посреди зимы земли. Когда отец хотел быстро, но осторожно и бесшумно прикрыть за нами дверь, на нее обрушился шквал & захлопнул ее, щелкнув замком. Мы замерли, прислушиваясь. По обитой рубероидом крыше=над=нами монотонно шелестел дождь, вода из переполненных кровельных лотков стекала стеклянными шнурами на землю, на угол дома & доски=снаружи, в водянистых ошметьях завывал ветер – он уже часами бушевал на улицах этого города и порвал черное вечернее небо в клочья, – а теперь облачная жидкость растеклась по небесной тверди, разрезая высотные дома на холодно-синие блоки, – дождевые роты в широких серых плащах побежали по липовой аллее и, обстреливаемые из витрин и прожекторов желто-белыми ошметьями света, стали срывать листья и ломать ветки невысоких деревьев, которые, будучи охваченными асфальтом бетоном стеклом & камнем, вообще уже мало напоминали растения, скорее – мутировавших потомков камней. Отломанные ветки как темные блестящие змеи летели, гонимые бурей, над плитами тротуара, в сточной канаве неслись по пенящемуся потоку зеленые
