пор как я был ребенком — это был единственный способ ублажать того, от кого тебе что-то было надо. Дэйл и я были во всем согласны. Я следил за этим, проглатывая все возражения. Таков был наш договор по работе.
Пять месяцев, и мощные усилия Дэйла увенчались тем, что откровенная слабость «Красной стрелы» выступила во всей полноте. Дэйл почувствовал, что он должен посоветовать спрятать сценарий на полку. В прощальной речи он отметил, что мне еще многому предстоит учиться, особенно в построении сюжета. Больше он не поощрял меня писать. Приводя в порядок свой стол в сценарном отделе, я сказал, что моя рукопись никогда не имела бы шансов на успех. Это сейчас я вижу, что соврал, а тогда…
Моя неудача пробудила в Дэйле теплые чувства ко мне. Мы начинали жить и на беговой дорожке жизни проявили одинаковое рвение. Но вообще-то я с ним ни в чем не обнаруживал одинаковых вкусов: ни в политике, ни в предрассудках, ни в том, какой прекрасный или паршивый день сегодня. Даже Гвен, по его мнению, оказалась малопривлекательной.
Шли годы, мода на сценарии изменилась, а Дэйл продолжал штамповать старые варианты. И в последние годы, при получении достойных контрактов, у него уже появились проблемы. Но трудности мало влияли на его повседневную жизнь, а если влияли, то достаточно странно.
Вечеринка в тот день не имела ничего общего с празднованием моего выздоровления. В действительности он хотел отпраздновать с друзьями махинацию на бирже акций, предпринятую им совместно с некоей компанией, собирающейся выпускать противозачаточные таблетки. Он вошел в пай, купив десять тысяч акций за две тысячи долларов. Неделю назад, когда он решил дать вечеринку «Эдди, ты снова с нами!», их курс давал ему уже 760 тысяч и шел вверх, что (пока на бумаге) позволяло считать его чистую прибыль в три четверти миллиона долларов. Самое странное во всем этом, что в то самое время, когда все вокруг начали понемногу думать о Дэйле как о компиляторе — литературном поденщике, новости о биржевой удаче достигли ушей народа, и Дэйл — снова на коне, как и пятнадцать лет назад, один из самых высокооплачиваемых сценаристов в киноиндустрии.
Я задумался и проехал поворот к Беннетам. Флоренс обратила мое внимание на это с минимумом сарказма.
— Какой у него сегодня фильм? — спросил я.
— Не надо придумывать тему для разговора, — ответила она. — Мы уже на месте.
— Я и не пытаюсь, — солгал я. — Просто интересно.
— Сомневаюсь. Но даже если бы и знала, то не сказала бы. Ольга передала, что для тебя будет сюрприз.
Конец разговора.
Почти все вечера в голливудских кругах заканчиваются коллективным просмотром фильма. Обычно самым свежим, не успевшим пройти по кинотеатрам. Фильм вытягивал конец вечеринки, когда разговоры выдыхались. Войдя в дом, я узнал название сюрприза — «Крик с колокольни» — causa celebris до его выпуска в прокат. Режиссером фильма оказалась некая гора мяса в облике человека, восседающая на софе и читающая проповеди сидящим вокруг слушателям.
Подбежал Дэйл и горячо приветствовал меня.
— Как же долго мы ждали этого дня. Ты и я, — воскликнул он и потащил меня к режиссеру. Лет десять мы с Дэйлом толковали о нем, но знаком я с ним не был. Вблизи он производил впечатление корпуса океанского лайнера, выброшенного на берег.
В первый раз мы с Дэйлом повстречали Хоффа через год после окончания истории с моим горе- сценарием: Дэйл затащил меня на литературную вечеринку, и там я в первый раз увидел его, пьяного и вещающего на всю округу, что американцы — дикари от культуры, что звучало вдвойне сильнее из-за немецкого акцента. В тот вечер его окружали левые интеллектуалы — подпевалы любому его высказыванию. Я пришел домой с невысохшей на губах солью Тихого океана, где я видел, как много парней погибло в войне, которую развязал его соотечественник, и поэтому возненавидел Хоффа с первой секунды. Дэйл, побывавший в 1941 году в Лондоне, готов был убить Хоффа на месте. Он поклялся, что рано или поздно отомстит.
Общий враг сплачивает дружбу цементом. Больше чем все остальное, наши отношения поддерживал нездоровый интерес к Хоффу. Когда я постепенно отошел от Дэйла и начинал забывать про немца, Дэйл звонил и сообщал свежие сплетни про него. Дэйл не забывал недругов.
Еще тогда мы копнули прошлое Хоффа. В 20-х и ранних 30-х он снял несколько милых лент в Германии. Затем, пребывая в полном комфорте и ожидая гитлеровского переворота (слова Дэйла), Хофф эмигрировал в Южную Калифорнию. Там он отдыхал в годы войны. (Я как каторжный мотался из Новой Голландии в Биак, из Таклобана в Лузон. Дэйл зарабатывал под бомбами нашивки.) Хофф выпустил несколько фильмов, но вся его энергия уходила на вечеринки, приемы и переваривание благодарных охов и ахов. Его главным физическим упражнением стало сгибание в поясе. Его окружала стайка загорелых девиц. (Я слушал пиф-паф в Азии, Дэйл — трах-та-ра-рах на Пиккадилли.) Вскоре Хофф утвердился королем сатиров. На многие годы стало считаться обязательным среди местных леди переспать с Готфридом Хоффом. Все это время Дэйл периодически названивал мне и с нескрываемым удивлением передавал детали очередной победы Хоффа. И очень часто, почти всегда, это была очень «чудная» девчонка, из самых-самых ценимых. Хофф, казалось, выбивал только «десятки». Его на диво стабильный успех еще больше оттачивал орудие нашей мести.
Разумеется, Хофф, как многие художники-эмигранты, и не думал после войны возвращаться на родину. «Сукин сын неплохо устроился и здесь! — поведал мне как-то Дэйл. — Дом с тихоокеанским палисадом, пара японских слуг, вышколенных по первому разряду, жена — бессловесная рабыня, из тех, что на вес золота, и все прочее так же. Не мы, а этот скотина Фриц фактически выиграл войну!»
И на этой вечеринке Хофф, как всегда, говорил только о своей жизни, о несправедливостях, сотворенных в этой стране по отношению к его таланту, его работе, к нему самому. Кровяное давление немца было высоким — красное лицо покрывала обильная испарина. Его жена, одетая в маленький черный тент (как еще описать ее туалет, прямо не знаю!), сидела рядом и промокала лоб мужа платком. Она не открывала рта, не улыбалась, не хмурилась. Хофф поглощал все ее внимание.
Дэйл согнулся перед софой и взял из рук Хоффа пустой бокал, заменив его наполненным. Он или не заметил или предпочел не заметить умоляющий взгляд миссис Хофф. А герой вещал о скотском к нему отношении во время съемок «Крика с колокольни».
Все читающие кинообозрения знали про фильм. Сюжет составлял, как трактуют его киношники, обкатку субъекта вдохновения (слова Дэйла) «с христосоподобным амплуа мексиканского типа. Но не грязным типом!». Брат Дэйла пописывал для «Репортера Голливуда», поэтому Дэйл снабжал меня равными дозами выжимок из перебранок Хоффа с продюсерами. Когда Хофф собрался в первый раз показать смонтированный и озвученный фильм своему продюсеру, он принес с собой в аппаратную гостью — ручную обезьянку, объяснив, что хочет посмотреть, какова будет инстинктивная реакция животного на фильм. Поскольку этот продюсер был известен тем, что на каждый первый просмотр новой картины он приводил жену и слушал, что скажет ее «инстинкт», то можно представить, как он возненавидел Хоффа за столь откровенный намек. (Даже Дэйл вынужден был признать, что ход немца бесподобен!) После просмотра ленты продюсер взял Хоффа за локоток, отвел в сторону и официально объявил мэтру голубого экрана, что картиной, а именно ее монтажом, он не удовлетворен. Что было не только то, чего Хофф ожидал, но на что он, вероятно, сильно надеялся: еще один повод для международного скандала в области культуры, еще один повод публично вылить ушат грязи на Соединенные Штаты.
На следующий день Хофф собрал пресс-конференцию. Иностранная пресса, ликующая от ожидания, забила все стулья. О, они снова раструбят во все концы, как Голливуд обращается с работой выдающегося мастера. Хофф закончил выступление словами, что при сложившихся обстоятельствах надежд на успех фильма он не питает и что смотреть его больше не будет.
Как Дэйл исхитрился заставить Хоффа изменить свое решение — осталось тайной. Хофф сидел на вечеринке и вскоре должен был первый раз смотреть, что сделали с его детищем ножницы продюсера.
— Как тебе удалось затащить его сюда? — прошептал я Дэйлу. (Мы стояли прямо за софой, с которой Хофф держал речь перед аудиторией.)
— Я сделал это только для тебя, — ответил Дэйл нормальным, громким голосом. Я припомнил, что Хофф глуховат. — Только для тебя.
