я думаю об одном всемирно известном музыканте как человеке. Я знал эту знаменитость так, как, наверное, мало кто его знал, и не скрыл резко отрицательного к нему отношения, которое выразил даже весьма эмоционально.
– Ну вот! Теперь тебе есть в чем каяться, – обрадовался Феликс. – Ты судил ближнего!
Исповедуясь, я рассказал отцу Александру, что ехал к нему в безгрешном состоянии и буквально на пороге храма тяжко погрешил словом, осудив музыкальную знаменитость.
Отец Александр тихонько засмеялся и сказал:
– Николай Николаевич! Ну что вам этот музыкант?.. Ну что вы этому музыканту?.. Да плюньте вы на него и не вспоминайте!
И он отпустил меня.
Крик о помощи
Опять полуфаза. Я только-только задремал; задремал после мучений, так как болен и меня истязает кашель.
Почти сразу очень близко от меня возникло лицо покойной Ш. – поразительно прекрасное, теплое, с нежной персиковой кожей, в возрасте, в котором она была в 59-м году, когда я за ней ухаживал, только бесконечно благороднее, мягче, добрее, с огромными лучистыми глазами, и лишь волосы много темнее, чем в жизни. Смотрела характерным для нее взглядом – чуть наклонив голову вперед, чуть из-под бровей, слегка улыбаясь. Взгляд выражал удивительную доброжелательность.
Бесчисленные мгновения длилось молчание, и я с наслаждением и жадностью ее рассматривал. Потом стал задавать вопросы, она отвечала. Ее голос звучал как в жизни – низко, глубоко, с характерным киевским выговором, но был лишен некоторой гортанности и был бархатистым и восхитительно приятным. После каждой фразы диалога возникала легкая пауза.
Я. Ты ведь оттуда?
ОНА. Ну, сначала существо, которое…
Я
ОНА. Видела…
Я. Какой ОН?..
ОНА. Не тот, что все думают… ОН есть, скорее, зло…
Ее лицо быстро приблизилось, и я первый ее целую. В считаные мгновения поцелуй становится страстным и затем так же быстро переходит в зверский (ощущение поцелуя было совершенно материальным). Ее лицо быстро теряет определенность, становится чудовищно, непередаваемо страшным, и я в ужасе отталкиваю ее и видение.
Очнулся в состоянии глубокого страха, так как не сразу сообразил, от кого она являлась. Было 11 мая 1982 года, 0 ч. 30 мин.
После 59-го она ни минуты не занимала моего воображения. Вспоминал о ней только при упоминании в разговорах.
Я сделал эту запись через две-три минуты после того, как очнулся. К сожалению, в ней есть какие-то неточности, возникающие в момент записывания.
Впрочем, было еще многое на «дословарном» уровне, что я просто не в состоянии передать.
После того как закончил писать и погасил свет, вновь стало жутко – явственно ощущал присутствие кого-то чужого и недоброго.
Только трижды прочитав «Отче наш», смог спокойно заснуть.
Утром я был в Новой Деревне.
– Ей очень плохо, это крик о помощи – ее не принимают, – сказал отец Александр. – Ее отмаливать надо. Явление было вам, потому что вы, в отличие от ее близких, верующий. И вы и они должны как можно скорее заказать Поминания в церкви!Отец Александр
Впервые я увидел отца Александра Меня на экране. В 65-м режиссер Инна Туманян, с которой я тогда дружил, снимала для фильма М. Калика документальные эпизоды. Она сказала, что у нее есть замечательный материал, который я должен обязательно увидеть. Мне показали две заснятые ею проповеди совсем еще молодого отца Александра. Первую проповедь «О любви и браке» отец Александр произносил перед храмом в Тарасовке, а не в Новой Деревне, куда его перевели позже, вторую – «О добре и зле» – в храме. Проповеди потрясли меня, каждое слово на вес золота, и я сразу попросил Инну меня к нему отвести. С первой встречи я отдал ему свое сердце, и наши отношения, отношения пастыря и пасомого, продолжались до дня его трагической гибели. Для меня в знакомстве с отцом Александром был Божий промысел.
К Господу я пришел благодаря Баху. А в 54-м году купил пластинки с записью «Страстей по Матфею» и для того, чтобы понять, как музыка Баха соотносится со словом, вновь открыл Евангелие. Впервые я читал великую Книгу в семнадцать лет. Тогда я отнесся к Новому Завету так, как рекомендует Анатоль Франс: «Корявая арамейская литература, полная противоречий». Таковым я его, по неразумению, и воспринял. В двадцать четыре года, когда вновь раскрыл Евангелие, чтобы слушать Баха, мне стало ясно, что его музыка соответствует не слову, а ДУХУ слова. Потом, после многих прослушиваний с Евангелием в руках, слово отделилось от музыки, и я начал воспринимать его так, будто оно специально для меня и написано. Моим первым пастырем был отец Николай Голубцов, который, как выяснилось много позже, был первым пастырем отца Александра. Отец Николай умер в конце 50-х, и я стал прихожанином отца Всеволода Шпиллера, но по некоторым личным причинам мне пришлось с ним расстаться.
Отец Александр стал моим духовным руководителем в момент, когда я полностью осознал, что все пути для меня закрыты и мне не на что более рассчитывать… Неприятности начались в 62 -м. Какое-то время я держался, надеялся, еще не оценивая серьезности ситуации, в которой оказался. Тратил нервы, пытался пробить стену всеобщего умолчания, образовавшуюся после постановки балета «Ванина Ванини». К началу 65-го последние надежды рассеялись. Отчаяние стало полным.
И тут мы встретились. Эта встреча спасла меня от многих бед и прежде всего от многих болезненных переживаний. Его духовное руководство, его одобрение очень поддержали и ободрили меня. Он просто поставил меня на ноги, укрепил в вере и, насколько это было возможно, стал наставником в работе.
Он стал играть в моей жизни огромную роль: крестил мою жену, потом венчал нас, крестил наших детей, освятил дом.
Отец Александр был совершенно чарующим человеком, неописуемо обаятельным. Он весь искрился добротой и высоким умом. Бывал весел и общителен в застолье – в его присутствии застолье становилось христианской трапезой. А какая изумительная речь! Ведь он потрясающе говорил по-русски! Быстро и необыкновенно четко формулировал мысли. Что же касается его руководства моей композиторской работой, то оно началось с «Мистерии апостола Павла».
Однажды осенью 69-го я дождался, когда он освободился после службы, и попросил, чтобы он посоветовал мне взять какой-либо сюжет из раннехристианских времен. Я сказал, что, к сожалению, не могу обратиться к Евангелию, так как с Евангелием уже работал Бах, а там, где прошел Бах, простому смертному делать нечего.
– Николай Николаевич! – почти не задумываясь ответил отец Александр. – Есть сюжет, замечательно подходящий для настоящего театра: апостол Павел в Риме! Подумайте сами: Нерон и нравы императорского Рима, первые столкновения с христианами, большой римский пожар и многое-многое, что вам известно.
Когда появились готовые сцены либретто, отец Александр внимательно следил за тем, как продвигается дело, вносил поправки, делал интересные и точные предложения.
Параллельно с «Мистерией» я начал писать оперу «Тиль Уленшпигель». Мы беседовали о протестантах, гезах, о людях и нравах XVI века. И наконец, в мой последний хоровой цикл «Восемь духовных песнопений памяти Б. Пастернака» я ввел по совету отца Александра два текста из Ветхого Завета, которые связали цикл с сегодняшним днем и определили его глубинный смысл.
Он был человеком моего поколения, однако его можно с уверенностью отнести к плеяде блистательных представителей великой российской интеллигенции, которые умели воспринимать бытие во всем его многообразии. У них у всех есть общая черта: они любили жизнь и получали радость от всех ее сопряжений. Отец Александр один из немногих известных мне людей, кто был равен им и веселостью нрава, и гигантской эрудицией, и синкретическими возможностями. Вместе с тем он постоянно ощущал свою внутреннюю связь с Господом, и ему не приходилось делать усилие, чтобы перейти из обычного бытового состояния в молитву.
У него была своя особая, уникальная миссия. Он служил Господу в одичавшей стране, которую даже и языческой не назовешь. Возможно, святому Владимиру, крестившему Русь, было легче – он имел дело с язычниками, которые хоть во что-то верили и имели свои представления о нравственности. Отец Александр служил и проповедовал среди общего озлобления и отчаяния не одно десятилетие. Он крестил, наверное, тысячи людей. В том состояла его апостольская миссия.
И он совершал свой пастырский подвиг в тяжких условиях – Иерархия была им недовольна. Его постоянно вызывали, дергали. Он стал упреком для тех, кто занимался обрядоверием.
Христианство по сути своей всегда должно быть активным, экстравертным. Христианина Господь всегда, как пророка Иону, толкает в спину. Так вот, их Господь в спину не толкал, поэтому отец Александр мешал, его деятельность раздражала. Его переводили с места на место, куда-нибудь подальше, старались нейтрализовать. Его часто осуждали за экуменизм.
Подумать только! Во всех храмах всех христианских церквей мира ежедневно, в каждой литургии произносятся специальные молитвы «о воссоединении»! Во всем мире проводятся экуменические собрания, съезды. Есть специальные летние лагеря, где живут и общаются люди различных христианских конфессий.
У нас нет ничего!
Отец Александр был единственным, кто последовательно и серьезно занимался проповедью воссоединения. Иерархия, в особенности ее правое
