Жара в Аномо

и развел руки, расто­пырив крепкие, узловатые пальцы. — Бог свидетель, все было деликатно, никакого криминала. Но он будет нем как рыба, это уж точно.

Что же, неплохо.

—

Ты мог бы с большей похвалой отозваться о ста­ром товарище, сумевшем порадовать вас обоих, — с на­рочитой назидательностью проворчал «Человек в чер­ном костюме».

—

Обоих?

—

Конечно. Оправившись от шока, он должен, просто обязан возрадоваться своему невольному жесту на благо справедливости и правосудия в стране, которая, согла­сись, нисколько не ущемила его нейтральный бизнес.

—

Пока не ущемила его сомнительно нейтральный бизнес, — поправил Ойбор.

—

Согласен. Но главное — во мне обнаружились задатки перевоспитателя заблудших финансовых ту­зов. Ты ведь не станешь отрицать этого, великий сыщик, а? Молчишь? И это после того, как я, растрачивая та­лант и храбрость, добыл для тебя бумажку с таким чудесным женским именем и целым ворохом симпа­тичных цифр!

—

Не знаю, как тебя благодарить.

—

Пустое...

—

Больше ничего не удалось вытянуть?

—

Ты меня знаешь, только исчерпывающая инфор­мация. Деньги поступили сегодня утром. Ровно два­дцать тысяч. И что любопытно — в фунтах.

—

Он не дурак, все предусмотрено, — сказал Ой­бор, — предусмотрено с самого начала. В сущности, тот единственный промах, на котором он позволил мне за­цепиться, был случайным, вынужденным, наверно.

—

Да, не следовало ему оставлять труп в будке, — уже серьезным тоном произнес отставной инспектор. — Но не будем об этом, не омрачай мне праздник победы над неподкупным хранителем тайны вклада.

—

Просто не знаю, как и благодарить тебя.

—

Я ухожу, будь здоров, Киматаре, всегда рассчи­тывай на помощь старого товарища. Сочтемся на не­бе. — И, уже отойдя на несколько шагов, вдруг обер­нулся и добавил: — Ты не прав, он все же дурак, если рискнул воспользоваться услугами этого идиотского банка.

,

21

Мертвые, серые, упругие пески чередовались с каме­нистыми гаммада, местами покрытыми лишайниковой манной. Блекло-коричневая масса колючедревья оста­лась далеко позади, за горизонтом, откуда тянулся вы­рытый гусеницами и полозьями рваный, глубокий след.

Обожженное, однообразное пространство оживляли только редкие наземные клубни дискореи с побегами, напоминающими скорее колючую проволоку, неже­ли живые ростки привычного для этих мест расте­ния.

Пустыня хитра, безжизненный облик ее обманчив. Стоит пролиться дождю, и, как по мановению волшеб­ной палочки, возникают бесчисленные эфемеры, некото­рые из них, например нежные белые цветы ретамы, дол­го радуют глаз путника, утверждая неумирающую силу жизни.

В течение долгого, слишком долгого времени небо не обронило ни капли дождя в провинции Аномо. Пять­десят градусов по Цельсию в тени.

Вышка доставлена. Для этого понадобились огром­ные усилия людей и техники, на это ушло без малого три дня, всего на несколько часов больше, чем предска­зывал Борис Корин после своих расчетов.

Авторитет старшего бурильщика, уважение к нему стали еще более глубокими, поскольку, откровенно го­воря, мало кто в душе верил, что удастся перетащить такую громадину даже за неделю.

Шли неизбежные после транспортировки буровой установки монтажные доработки. Необходимо было как можно скорее обустроить и лагерь на новом месте. Все без исключения трудились до седьмого пота.

Борис Корин и Ник Матье были среди тех, кто мон­тировал насосный блок. Работая, они переговаривались. Речь заходила о самых разных вещах, порой неожидан­ных даже для них самих.

Нельзя сказать, что темы разговора непосредствен­но касались их профессий, однако оба бурильщика та­ким образом как бы старались получше «прощупать» друг друга, познакомиться ближе, получить более пол­ное представление о напарнике.

Оба прекрасно понимали это обоюдное стремление и охотно, хотя и немногословно, рассказали о себе. Прав­да, Матье не выходил за пределы воспоминаний лишь о нефтепромыслах и знакомой ему буровой технике, о качестве и достоинствах нефти и газа в тех или иных краях.

Узнав, откуда он родом, Корин заметил: -

— Фамилия у тебя французская. Когда нам о тебе

сказали впервые, я, признаться, подумал: привезут эта­кого развеселенького франта. Хотя имя явно не с Сены.

— В Штатах винегрет, а не нация, — вдруг недобро буркнул Матье. И сразу же перевел разговор, спросив с какой-то странной подозрительностью:

— У вас тоже, я слышал, живут вместе самые раз­ные, это так?

— У нас союз разных национальных республик, те­бе не говорили в школе?

— Школа? Ты бы еще вспомнил эмбриональный пе­риод.

—

Что же ты сердишься, чудак- человек?

— Ты мне скажи, — Ник прищурился, — ты рус­ский, всю жизнь в своей России, а язык знаешь почему? Оч-чень, знаешь ли, забавно получается. Кувалду не проведешь, приятель, россказнями про всю жизнь в Рос­сии. Я стреляный, сразу прикинул, что к чему.

— Что же ты прикинул? — сдерживая смех, спросил Борис.

—

А то, что мой русский шеф знает в чужом языке столько слов, сколько и сам я не знаю, и складывает их так, будто профессор в колледже. Акцент не имеет значения, я, случалась необходимость, тоже шалил ак­центом. И еще я прикинул, что второй русский знает слов поменьше, зато швыряется ими легко и почти без акцента. Нет, Ника Матье не проведешь. Но запомни, меня это не касается, ничего я такого не говорил и не собираюсь копаться в этом. Мне — мое. Будь спокоен. У меня кредо — лишнего не болтать, о чем бы ни со­образил, чего бы ни пронюхал. Не совать нос, если не бьют по мне.